Корзина спелой вишни

На другой день, провожаемая всем аулом делегация женщин во главе с Ашакодо разместилась в машине «скорая помощь». И машина с воем пронеслась по улицам и, как вихрь, скрылась за поворотом горной дороги. Лишь тревожная сирена, подхваченная эхом, еще долго звенела в ушах взволнованных жителей.

Но, несмотря на новое платье из наимоднейшего материала, несмотря на черные, как смоль, волосы, которые блестели так, что, казалось, проведи по ним тупым ножом, и он станет острым, как лезвие, несмотря на шикарный платок, из тех, что был подарен ей в доме новорожденного, секретарша отнеслась к этой процессии, а больше всего к самой Ашакодо, весьма подозрительно и, мужественно загородив собою дверь, словно амбразуру дзота, выражала готовность стоять до конца.

Тогда Ашакодо задержала взгляд на груди Зарифат и смотрела так долго и упорно, что Зарифат наконец поняла, что от нее требуется. Она как бы нечаянно закинула за плечо конец своего цветастого платка, открыв таким образом для обозрения противника свой депутатский значок. Уловка подействовала. Секретарша тут же сдалась и даже сама распахнула перед ними дверь. При этом на ее суровом лице проступила предупредительная улыбка.

Еще по дороге женщины условились, что говорить будет «депутат», а они молчать. И только если начальник обратится к ним с вопросом, они ответят скромно, но вразумительно. Но то ли Ашакодо забыла об этой договоренности, то ли сделала вид, что забыла, но не успела Зарифат даже рта раскрыть, как Ашакодо уже наступала на начальника:

— Мы из совхоза Когонареб. Приехали к вам по важному делу. Вы женаты?

Начальник смутился. В первый раз за все годы к нему обратилась посетительница с таким странным вопросом.

Это был не старый, но уже располневший мужчина с редкими, аккуратно зачесанными, скорее зализанными волосами неопределенного цвета и неожиданно острыми глазами.

— Так женаты! — подтвердила Ашакодо, уловив его слабый кивок. — И дети есть?

— А как же! — подтвердил начальник с улыбкой. Он уже вошел в роль и с удовольствием отпустил бы какую-нибудь шутку по этому поводу, будь он не на службе.

Но начальник был на службе и потому ограничился лишь веселой улыбкой. Кроме того, он еще не знал, к чему клонит эта бойкая, молодящаяся старуха, и на всякий случай соблюдал осторожность.

— А где рожает ваша жена? — и Ашакодо пытливо посмотрела ему в глаза.

— В роддоме, конечно, — ответил начальник, погасив улыбку и нервно зажигая папиросу. Ему уже начинали не нравиться эти «шутки».

— Вот-вот, — обрадовалась Ашакодо. — За этим мы и пришли. Значит, выходит, ваша жена должна рожать в роддоме, а мы — в соломе, — и Ашакодо, довольная столь складной фразой, победоносно оглядела начальника.

При этом она сделала такое ударение на слове «мы», что начальник вздрогнул и заерзал на стуле. А затем, в свою очередь, тоже оглядел Ашакодо. Но та и глазом не моргнула, когда его пристальный, изучающий взгляд столкнулся с ее глазами, смотрящими на него из-под покрасневших век, как из глубокого ущелья.

— Когда мне было семнадцать… — начала Ашакодо.

Словом, начальник, спустя час провожая их до дверей, был весь красный, а на лбу его сверкали бусинки пота. Говорят, он тут же уехал обедать и в этот день больше уже не появлялся на работе.

А через несколько дней в аул приехала комиссия Минздрава и увезла с собой внушительный список беременных. Роддом открыли в срочном порядке.

Этот случай еще больше утвердил за Ашакодо славу бабушки всего аула и в прямом и в переносном смысле. И правда, в ауле Когонареб трудно было найти человека, который бы не приходился ей родственником. Ведь одних внуков и правнуков у нее семьдесят человек. За кем-то они замужем, на ком-то женаты… Вот и выходило, что весь аул был как бы одной сетью, сплетенной руками Ашакодо.

Пожалуй, одна Заира, старшая дочь Ибрагима, у которого родился долгожданный сын, не была поймана в сети этого родства. Но сеть уже была расставлена…

С тетрадью и карандашом в одной руке и корзинкой слив в другой Заира поднималась на крыльцо Ашакодо. Но не успела она поставить корзину на крыльцо, как следом за ней взбежал правнук Ашакодо Ахмади.

— Я видел, что Заира несла полную корзину слив, и подумал, может, моя прабабушка угостит меня. Ах, какие крупные! — и Ахмади, взяв из корзины две сливы, мигом отправил их в рот. — Ни у кого в ауле нет таких слив, клянусь! А какие прозрачные, косточка так и светится. Заира, отец не поругает тебя, если я посажу эти косточки в саду больницы.

Тут к месту сказать, что Ахмади работал врачом в аульской больнице.

— Ради бога, — засмеялась Заира. — Нам еще лучше. Не придется снабжать сливами всех больных. Они почему-то очень любят наши сливы.

— Ты за какими сливами сюда пожаловал, малыш? — подмигнула ему Ашакодо. — Но только… я слышала, кое-кому не по душе твои зубы…

Заира покраснела и, склонившись над корзиной, сделала вид, будто перебирает сливы.

— Не в зубах дело, — возразил Ахмади. — Зато мое сердце жарче, чем жаровня Кадилав.

— Ашакодо, ты что, опять поменяла потолок в комнате? — заметила Заира, желая переменить разговор.