Корзина спелой вишни

Больница была тесно окружена людьми. Со всех сторон к ней спешили взрослые и дети. И это живое кольцо все уплотнялось, все увеличивалось, обрастая и обрастая людьми. Каждый пытался протолкнуться поближе к больнице.

Заира пробилась сквозь толпу. Вокруг нее всхлипывали, причитали, голосили женщины. «Кто-нибудь умер?» — спросила она со страхом. На нее осуждающе покосились.

Прислушиваясь к голосам, она наконец поняла, как все было. Грузовая машина везла из города продукты. В ней ехало двенадцать человек, включая шофера, грузчиков, директора сельпо и попутчиков, захваченных по дороге. Машина ехала всю ночь, и под утро усталый шофер задремал за рулем. Видимо, в этой машине возвращался из города и Ахмади, потому что Заира слышала, как люди говорили: «Сам раненый, а делает больным перевязки, накладывает гипс…»

Медсестра вышла на крыльцо больницы и объявила, что все живы и серьезных повреждений нет. Но разве люди могут успокоиться, пока не увидят собственными глазами своих близких, не удостоверятся, что они живы. Может, медсестра говорит так, чтобы не наводить паники? Поэтому причитания и стоны не прекращались в толпе. И тут Заира увидела Ашакодо. Напряженная, словно туго натянутая пружина, с красными пятнами на впалых щеках, она выступила вперед, и все услышали ее твердый голос:

— О чем вы плачете, женщины? Машина перевернулась, а все остались живы. Так плакать вам надо или смеяться? Ведь могло быть такое — у меня даже язык не поворачивается выговорить. Благодарите аллаха и расходитесь по домам.

— Правильно говорит Ашакодо, — разнеслось в толпе, — могло быть и хуже. Как говорится, не горюй, скала, если от тебя отколется камешек. Радуйся, что сама не обрушилась в пропасть, оставив вместо себя зияющую пещеру. Пусть этот случай послужит для шоферов уроком.

Но, хотя причитания и прекратились, по домам никто не расходился. Заира тоже не двигалась с места, пока мать не подошла и не дернула ее за руку.

Возможно, Заира, опомнившись, покорно ушла бы домой, если бы не Ашакодо. Она давно уже наблюдала за девушкой, видела, как набухли слезами ее глаза, словно туча дождем. Заметила и то, как Умагани прогоняла ее домой. Ашакодо мигом шепнула что-то своей правнучке Асият.

— Заира! — крикнула Асият. — Что же ты не заходишь? Ты ведь могла бы нам помочь.

— Иди, доченька, помоги! — вздохнула Ашакодо.

Заира вопросительно взглянула на мать. Умагани кивнула. Да и разве могла она возразить, если речь шла о помощи пострадавшим в аварии. Так Заира оказалась в больнице.

— Он тоже ушибся, — шепнула Асият, помогая Заире справиться с завязками халата. — Все лицо в синяках. А такой упрямый, все сам, все сам, мне даже перевязку не доверяет, словно я и не врач.

Заира наклонила голову: она поняла, что речь идет об Ахмади.

Белым узким больничным коридором они прошли в перевязочную. И Заира увидела лицо Ахмади. Глубокая жалость полоснула ее по сердцу. Оно было опухшим, в подтеках и ссадинах, словно целый пчелиный улей потрудился над ним. Он быстро, коротко, холодно взглянул на нее из-под припухших, покрасневших век и снова склонился над женщиной, которой делал перевязку.

Здесь собрались почти все медработники аула. Одни подавали шприцы, другие кипятили инструменты, третьи раскручивали бинты, четвертые смазывали раны йодом. И Заира, не зная, за что ей взяться, почувствовала себя лишней среди этих занятых людей. Она понимала, что ей надо что-то делать, но не знала что. Ей было стыдно своих неумелых, бессильно опущенных рук, своей растерянности. Она переминалась с ноги на ногу, не зная, куда встать, чтобы никому не мешать, чтобы на нее не натыкались.

Больше всего ее смущало его присутствие, которое она ощущала болезненно и остро, хотя он даже не посмотрел в ее сторону. Халат у него на спине взмок. Время от времени Асият прикладывала полотенце к его вспотевшему лицу и подносила к губам стакан с холодным и крепким чаем. Жадно, одним глотком он выпивал его и, даже не поблагодарив, снова склонялся над больным.

Заира пробыла в больнице до глубокой ночи. Постепенно она вошла в свою новую роль и так увлеклась ею, что тоже перестала замечать Ахмади и думать о нем. Да и разве до того ей было, если каждому раненому она была нужна: то воды подать, то поправить одеяло, то передать записку родственнику, а то и накормить с ложечки, как ребенка…

Домой она вернулась возбужденная, даже веселая, с сознанием выполненного долга. А утром проснулась вялой и разбитой: сказывалась вчерашняя усталость. Раненые, белые бинты, голые стены больницы, воспаленное лицо Ахмади — все это показалось ей далеким и кошмарным сном.

Все тело ныло так, будто его избили.

Вяло водила она веником по крыльцу, когда во двор вошла Ашакодо:

— Когда мне было семнадцать, — начала она, — с одной стороны, жить было гораздо легче, — и Ашакодо покосилась на гору посуды, сложенной в эмалированном тазу и залитой водой.

— Так что было, когда тебе было семнадцать? — сразу повеселела Заира.