Корзина спелой вишни

«Пойду, пожалуй, на луг, переворошу сено. А если подсохло, принесу охапку корове», — решила Патимат и вышла за ворота. В тот же момент на крыльце дома Магомеда Кади мелькнула тень усатого человека в большой папахе. Мелькнула — и исчезла. На лугу он появился раньше ее. Не дав ей опомниться, он подошел и сказал:

— Послушай, что я сочинил:

Раненому орлу снится синее небо,
Высохшему роднику снится вода,
Срубленному дереву снится синий апрель,
Брошенным в очаг виноградным лозам
Снится молодое вино,
А мне, тобою раненному,
А мне, тобой не любимому,
Все снишься ты, тополиный стан[44]

.

Патимат зарделась. Она никогда еще не слышала таких прекрасных слов.

— Какая красивая песня! Можно, я ее выучу и буду петь на гуляньях? — робко спросила она.

— О, если бы ты знала, сколько я сочинил про тебя песен. Жизни не хватит, чтобы их все спеть! — воскликнул ободренный Магомед Кади.

— И все про меня?

— Разве есть еще девушка, достойная таких песен?

…А через несколько дней на свадьбе своей подруги Патимат спела эту песню. Все были восхищены. Одни говорили, что ее безусловно сочинил Махмуд из Кохаб-Росо для своей возлюбленной Муи. Другие утверждали, что такая тонкость чувств доступна только Чапке.

А Магомед Кади прятал улыбку в свои черные усы и украдкой бросал на Патимат восторженные взгляды.

Жених же Патимат, как только она начинала петь, вставал и уходил. Он считал, что невесте не к лицу привлекать к себе такое внимание. Это нескромно и даже неприлично.

И вот, выбежав из комнаты на крыльцо, чтобы подышать воздухом после горячего духа свадьбы, Патимат нечаянно услышала, как чабан Муса говорил ее жениху:

— Распелась! Ты что не заткнешь ей глотку.

И ее жених Ахмед отвечал со сдержанной яростью:

— Ничего, вот только свадьбу сыграем. А там она у меня попоет…

Патимат как кипятком окатило. «Так вот он, оказывается, какой. Мало того, что сам мрачен, как горы в дождливый день, так и меня хочет лишить радости, держать взаперти… Не бывать этому».

Но Патимат, достойная дочь своего аула, знала, что отказаться от жениха — значит опозорить весь его род. На такое она, конечно, пойти не могла, тем более что Ахмед был сыном Султанбега и братом Кавсарат, ставшей в свою очередь женой ее брата Магомеда.

Надо было сделать так, чтобы Ахмед сам отказался от нее и чтобы никто не заподозрил в этом ее инициативу.

И вот, подкараулив на улице своего жениха, она сказала ему: «Знаешь, Ахмед, я вижу, что мы разные люди и вряд ли будем счастливы вместе. Я не хочу выходить за тебя замуж и тем самым портить жизнь тебе и себе. Но чтобы на тебя не легло пятно позора, откажись от меня сам».

Видно, прав был Магомед Кади, когда выражал сомнение в том, что Ахмед любит свою невесту и будет бороться за свою любовь, потому что не прошло и столько времени, сколько нужно бойкой девушке, чтобы скосить пшеницу, из которой можно связать хотя бы маленький сноп, как в дом Патимат ворвалась мать ее жениха. Ее крик огласил весь аул:

— Верни платок моего сына. Он отказывается от тебя. Ему не танцовщица нужна и не певица, а работящая жена. Красивое лицо не фарфоровая чаша, чтобы поставить ее на стол и любоваться. А высокий стан — не лестница, чтобы взбираться по ней со двора на крышу.

Наутро весь аул расшумелся, как улей, в который бросили камень.

С крыши на крышу, с делянки на делянку только и звучало:

— Слышали?

— А?

— В полночь-то…

— Что?

— Умрешь, но не догадаешься.

— Не мучай, говори скорее.

— Сегодня в полночь Магомед Кади ворвался в дом Патимат и украл ее.

— Не может быть?

— Истинная правда.

— А Патимат?

— Говорят, с радостью дала согласие на свадьбу.

— Вуя, вуя!

…Нельзя сказать, чтобы в ауле одобрили выбор Патимат. Подумать только, самая видная, самая трудолюбивая девушка аула соединила свою судьбу с парнем, который вместе со своей папахой едва достает ей до подмышек. Первое время ухо Патимат улавливало едкие словечки да смешки в их адрес, когда она с мужем появлялась на улице.

А ее ровесницы у родника открыто насмехались над ней: «Как же он тебя целует? Наверное, лестницу приставляет?! Ха-ха-ха!»

Но умница Патимат не обращала внимания на насмешки, она всюду — кстати и некстати — выставляла своего Магомеда: «Магомед сказал», «Магомед решил», «Магомед думает», «Надо спросить у Магомеда», «Посоветуйтесь с Магомедом».

Так постепенно люди стали думать: а может, и правда в этом человеке маленького роста кроется недюжинный ум? Чего бы иначе такой рассудительной Патимат так считаться с его мнением?

А девушкам у родника Патимат говорила, прикладывая руку к сердцу: «Девушки, дорогие, если бы вы знали, какое это счастье. Страшно подумать, что я могла бы упустить его».

И девушки, еще недавно насмехавшиеся над ней, теперь смотрели на нее с затаенной завистью.