Корзина спелой вишни

Магомед Кади тоже не оставался в долгу перед своей женой. Он посвящал ей лучшие свои песни. Он наряжал ее как королеву. Так что у людей не было повода сказать: «Зачем ты поймал солнце, если не можешь соткать для него неба».

Когда в день Ураза байрама жена бывшего жениха Патимат появилась на улице в платье, словно сотканном из золота, Магомед Кади, закрутив свои черные усы и оседлав Коня, на рассвете отправился в Темир-Хан-Шуру. Вернулся он через двое суток без коня и без седла, правда, усы остались при нем, но с двумя платьями, ослепляющими, как золото.

Патимат, с плачем обнимая его, говорила: «Дорогой мой, неужели ты думаешь, что эти платья дороже для меня тех двух ночей, что я могла бы провести с тобой!»

Так они и жили со своими радостями и горестями. Надо сказать, что горестей тоже хватало, потому что аула, более скупо наделенного землей, чем этот, трудно было сыскать. Здесь не было ни одной большой делянки, хотя бы такой, чтобы в азарте танца Патимат хватило бы для круга. Но зато народ здесь был таким упорным, что хоть брось зерно в камень — взойдет колос.

А прольют дожди, смоют землю с делянок, что как террасы висят друг над другом на выступах скал, и жители аула снова мешками на своих спинах потащат землю на делянки, и снова заработают в их руках кирка и лопата.

Конечно, как и везде, здесь люди были разные — одни побогаче, а другие победнее. Но не было здесь ни пустой чаши, ни такой, из которой бы лилось через край. А главное, и скудный хлеб здесь запевали песней.

Когда эхо от залпа «Авроры» докатилось и до этого маленького аула, заблудившегося в горах, мужчины стали покидать аул. Большинство из них не знали, за что им предстоит сражаться, но верили — где-то за горами уже началась новая жизнь и за нее надо бороться. Одним из первых ушел из аула Магомед Кади. Вот когда пригодился его кинжал кубачинской работы, дремавший в ножнах до поры.

Вот когда наступил тот тысяча первый день…

Свою последнюю ночь они провели в горах на Черных камнях, куда не так давно умчал на вороном коне Магомед Кади свою возлюбленную.

Сколько слов сказали они друг другу в эту последнюю ночь! Какие клятвы давали! В эту ночь Магомед Кади впервые признался жене в своей незаживающей душевной ране: он страдал оттого, что у них нет детей.

Наверное, он чувствовал, что не вернется, потому что просил ее не губить своей молодости, а выйти замуж, если больше года не будет от него вестей. Но Патимат, обнимая его, клялась, что никогда не свяжет свою жизнь с другим человеком.

Почти до самого конца войны он сражался в партизанском отряде Муслима Атаева и погиб, как герой, взорвав логово белобандитов и освободив товарищам путь в горы. Весь партизанский отряд во главе с отважным командиром хоронил своего товарища. Была среди них и Патимат. Вся в черном, с крепко сомкнутыми губами, она не уронила ни слезинки.

Черные камни, где протекли короткие часы ее счастья, стали для нее священным местом. Она часто уходила туда одна, унося в себе свое горе. И никто не смел нарушить ее одиночества. Только молча и сострадающе смотрели ей вслед, когда она уходила в горы, прямая и строгая, одетая в траур, четко выделяясь на фоне желтого камня и пустынного серого неба, как одинокая черная ветла на поздней осенней дороге.

…С тех пор прошло много лет. Душа Патимат оттаяла. Острота утраты смягчилась. Горе отошло далеко-далеко, к самой линии горизонта, стало маленькой точкой, которая хоть и напоминает о себе подчас, но уже не причиняет страдания.

У нее появилась новая семья. Патимат вышла замуж. Угождать Зубаиру, делать ему приятное, служить ему — это было главным и счастливым смыслом ее жизни.

День ее начинался еще до рассвета. Перед зарей она с кувшином в руках отправлялась в горы будить спящий родник. Затем она провожала в стадо корову и начинала уборку дома. Все комнаты были застелены паласами, сотканными ею, и поверх паласов — войлочные коврики, тоже ее работа. А все для того, чтобы Зубаир, не дай аллах, не наступил босыми ногами на голый пол.

Если он протягивал за чем-нибудь руку, она тут же подавала ему эту вещь.

Но самым большим наслаждением было для нее кормить Зубаира.

За этой трапезой они обменивались и аульскими новостями.

— Говорят, Чамастак опять собралась уходить от мужа, — сообщил Зубаир.

Патимат встрепенулась.

— Ты же знаешь ее Хамида. Теперь он волочится за Тапус.

— Вабабай! — воскликнула Патимат. — А я-то думала, он уже остепенился. Такой парень, такой замечательный врач — и на тебе…

Нужно сказать, что и эта молодая пара, как и многие другие семейные пары в ауле, была «склеена» руками Патимат. Потому-то она особенно переживала за Чамастак, испытывая ответственность за ее судьбу.

Хотя Зубаир и утверждал, что при участии Патимат даже склеенная слюнями стена становится крепостной, все же и у нее бывали осечки.

Сообщение Зубаира так ее огорчило, что она даже забыла убрать со стола, что с ней случалось чрезвычайно редко. Как пуля понеслась она к Чамастак. А в голове уже зрел хитроумный план…