Корзина спелой вишни

Красно-бурый конь по кличке Молния нетерпеливо бил копытами землю. Казалось, на зеленой лужайке разожгли костер и теперь на ветру пляшет задорное пламя. Конь отфыркивался, дико косился на толпу фиолетовым зрачком, вставал на дыбы. Из глаз и ноздрей сыпались искры.

— Не конь, а огонь! — восхищались в толпе.

Эфенди, сжав в одной руке кнут, а в другой уздечку, медленно приближался к коню. Глаза юноши сузились, ноздри раздувались. В этот момент и огненный конь, и гибкий юноша были похожи друг на друга. Оба дышали нетерпеливой силой молодости.

На удивление собравшимся конь подпускал Эфенди все ближе и ближе. Даже отец другого юноши, который тоже должен был укротить сегодня коня, шепнул своему соседу:

— Не привел ли Аминта уже укрощенного коня?..

— Подожди, — ответил сосед, — не спеши снимать чарыки, пока не знаешь глубины реки. Не видишь разве, сколько строптивости в глазах этого жеребенка? Я, наоборот, думаю, не играет ли Аминта судьбой своего сына.

Звонкое беспокойное ржанье Молнии прервало их беседу. Молния взвился на дыбы, отпрянув от вытянутой руки, в которой застыла уздечка. Конь трижды подпрыгнул на месте, и снова дикое ржание огласило окрестность. Удары кнута резанули воздух. Конь взвился. Из-под копыт гроздьями посыпались искры. Корни цветов и трав, вырванные его копытами, полетели в толпу.

Эфенди отчаянно боролся за свою мужскую честь. Но Молния отвергал все его попытки, упрямо отстаивая свою свободу.

Аминта стоял бледный как смерть, и на лице его застыло выражение жестокого упрямства.

Наконец бывалые наездники и аксакалы подошли к нему и стали уговаривать, чтобы он отозвал сына, пока тот жив.

День клонился к закату, когда и третий храбрец, укротивший за свою жизнь немало коней, бессильно бросил кнут перед Аминтой. Правда, ему удалось очутиться на спине гордого коня, но не успел он даже осознать своей победы, как Молния одним движением сбросил всадника на острые камни.

Взбешенный Аминта уже выхватил револьвер, чтобы одним выстрелом уложить скакуна, опозорившего его сына, как из толпы, раздвигая ее взглядом, вышла неприступная красавица Саадат. Голова ее была надменно откинута, глаза полузакрыты. Казалось, она считала ниже своего достоинства смотреть на людей широко открытыми глазами. Каждый ее шаг, легкий, плавный, словно был подарком не только этим людям, но и самой земле. В глазах девушек мелькнули темные тени зависти, а в сердцах юношей мгновенно вспыхнули огни самого восторженного обожания.

Она, что-то шепча, уверенно и плавно подошла к Молнии, еще не сломившему своей гордыни.

— Саадат, Саадат! Отойди, — раздался крик ее матери.

Но Асхабали, хорошо знавший нрав дочери, остановил жену. Если уж Саадат вышла, значит, она владеет каким-то секретом. Не зря же она ездила с дедушкой в горы и сторожила его табун. И дедушка любил рассказывать о неженской храбрости своей внучки, которая бесстрашно гнала коней по кручам и узким тропинкам.

— Молния, красавец мой, — проговорила Саадат, положив ладонь на его влажную, сверкающую шею. В первый момент конь нервно вздрогнул и вскинул голову, стряхивая с шеи девичью ладонь. Но тут же, словно пожалев о потерянном тепле ласковой ладони, покорно опустил голову к ее рукам.

Девушка осторожно и нежно погладила его шелковистую шею. И восторженно замершая толпа увидела, как Молния, только что на их глазах так бесновавшийся, доверчиво ткнулся мордой в ее ладонь.

Эфенди, весь подавшись вперед, не сводил восторженных глаз с ее пальцев, которые, будто солнечные лучи, ломались в шелковистой гриве коня. Вот они дотянулись до густой челки и потонули в ней.

И никто не уловил того момента, когда плавное тело Саадат взметнулось на спину коня. Вздох облегчения прошел по толпе, когда усмиренный конь рысью побежал вперед и скрылся в горах вместе со своей гордой всадницей. Только стук камешков на горных тропах сообщал любопытной толпе, где они мчались сейчас.

И лишь когда холодная вечерняя звезда лениво, словно спросонок, замигала в темнеющем небе, Саадат вернулась. Конь шел гордо и счастливо, осторожно ступая копытами по скалистой тропе.

— Ты лаской сумела сделать то, чего трое храбрецов не сделали кнутом. Конь твой, — сказал Аминта, выходя им навстречу.

— Нет, — ответила красавица и, спрыгнув с коня, подвела его к Эфенди. — А ты помни, что коня надо укрощать не только кнутом.

Аминта, глядя на своего растерянного сына, сразу понял, что красавица за эти несколько часов приручила не только коня… Поэтому он долго уговаривал Саадат, чтобы она приняла его подарок.

Аульчане были удивлены таким щедрым жестом Аминты: ведь он и за горы золота не продавал коней этой породы, привезенной из Кабарды. Они передавались из поколения в поколение, и каждый отец завещал сыну пуще ока беречь коня.

Другие аульчане, особенно умудренные жизнью старики, сразу поняли, чем вызван жест Аминты.