Корзина спелой вишни

Сегодня, во время концерта, он понял, что у него нет больше сил скрывать свои чувства, и теперь боялся только одного: как бы Муслимат не заговорила о чем-нибудь другом. Например, спросит: «Ну как прошел наш концерт?» — и тогда никак не переведешь разговор на главное. Нужно было скорее начать, пока вечер и они одни.

Но Сайпудин ошибся. Третьим был рядом с ними Абдуладиз. Он тоже поджидал Муслимат, спрятавшись за углом клуба, и когда она вышла, побрел следом.

— Муслимат, я хочу сказать тебе, — горячо и прерывисто начал Сайпудин. Поняла ли Муслимат намерение своего спутника — неизвестно. Но Абдуладиз понял все. И мир перевернулся: небо качнулось в реке, река задрожала звездами, разбивая их на мелкие брызги. Абдуладиз, чтобы не выскочить из своего укрытия, ухватился за кустарник. Колючки впились в ладонь. Но он не почувствовал боли, потому что сильнее была боль в его сердце.

А Сайпудин между тем продолжал:

— Я больше так не могу. Я все думаю о тебе. Не молчи, скажи хоть слово…

— Сайпудин, — наконец тихо и ласково произнесла Муслимат. — Ты мне как брат, но люблю я другого. Прости.

Абдуладизу, подслушавшему этот ответ, показалось, что он скатился в пропасть, а сверху его накрыло рекой.

— Вот как, — донесся до него голос Сайпудина. — Кого же ты любишь, если не секрет?

— Какое это имеет значение.

— А все-таки? — Сайпудин напряженно ждал ответа. В уме он перебрал уже всех парней аула, всех — кроме Абдуладиза.

Так же напряженно ждал ответа и Абдуладиз.

— Сайпудин, — нежно, как струна пандура, прозвучал ее голос. — Мы всегда будем как брат и сестра. Но это… это от меня не зависит. Я люблю Абдуладиза.

Абдуладизу показалось, что кто-то невидимый подхватил его со дна пропасти и понес над горами, над ущельями, над реками.

Сайпудин резко рассмеялся.

— Ты шутишь! Разве этот донжуан тебе пара? Он же невежда! Неужели ты этого не видишь?

Абдуладиз едва сдержался, чтобы не выскочить и не намылить шею этому жирафу. Правда, он не знал, кто такой донжуан. Но почувствовал, что это плохое слово, все равно что осел.

— Его ровесники еще и жениться не успели, — горячо продолжал Сайпудин, — а он уже трех жен бросил. А теперь своим красивым тупым лицом соблазняет тебя. Неужели ты не можешь представить себе свою будущую жизнь с ним? Да он женщину и за человека не считает. Его сестры чистят ему обувь, греют утром воду, чтобы он умылся… Однажды я сам видел, его мать шла с базара с тяжелой корзиной, а у них к дому крутой подъем. Так он догнал ее и, размахивая руками, вышагивал рядом, в то время как она надрывалась от своей ноши. Я не выдержал, спрыгнул с балкона и помог ей донести корзину. Да что там говорить! Он только умеет есть да спать.

И снова нежной мелодией прозвучал грустный голос Муслимат:

— Не знаю… Я и сама не рада, что так получилось. Только… мне кажется, что он… хороший. Просто никого не любил до сих пор. И его не любили… по-настоящему.

— Он никого и не полюбит. Для того чтобы любить, надо иметь сердце.

— Не ругай его, Сайпудин, — устало попросила Муслимат. И добавила совсем тихо: — Он самый лучший на земле.

«Я хороший! Я самый лучший на земле! — думал Абдуладиз, услышав эти слова. — Она сама так сказала. А она умница. Она прочитала столько книг. Она не может ошибаться. Значит, я такой и есть. Я должен таким быть. Я не подведу ее. Но ведь и Сайпудин прав. В самом деле, о чем она будет говорить со мной? Я невежда. Я дурак. Сколько раз отец говорил мне: «читай, учись». А я? Сколько лет упущено. Я могу испортить ей жизнь». И впервые он задумался о чужой жизни.

Долго бродил в тот вечер Абдуладиз по берегу реки. Не было уже в его сердце зла на Сайпудина. Если он кого и ненавидел, так только себя. Только на себя мог он обижаться за свою пустую легковесную жизнь. Кто он такой? Троеженец! Чего он достиг в жизни? Только и умеет щелкать на счетах. Ему казалось, что жизнь его загублена и впереди гораздо меньше времени, чем в прошлом. Чем полны его сердечные хурджины? Разве только памятью о трех женитьбах.

Как назло, он не мог отвязаться от воспоминаний о трех женщинах, которые по очереди прошли через его судьбу, почти не оставив в ней следа. Каждая мелочь лезла в голову: их внимание, их робкая ласка, их грустная покорность. Сейчас только он понял, как они были красивы и нежны, как преданно любили его. Он готов был бежать, просить у них прощения. Он любил их сейчас. «Прав Сайпудин, я — скотина. Ни в одной из них я не видел человека», — думал Абдуладиз.

Придя домой, он застал свою сестру Патимат за глажением его рубашек.

— Ну как, хороший был концерт? — спросила она, поднимая разгоряченное лицо.

Он впервые заметил, как тяжело налегает сестра на утюг, и подумал, тоже впервые в жизни, что это не такое уж легкое дело — гладить на всю семью.

— А ты чего не пришла? — спросил он и сам удивился скрытой ласковости, прозвучавшей в его голосе.

— Да некогда. Дома дел по горло, — отвечала сестра.

В это время в комнату зашла вторая сестра, Айшат, с небольшим мешком.