Корзно

Он уже пошёл к своим, стоявшим толпой шагах в двадцати, когда я, уже в спину, спросил:

- А имя-то твоё как? Который раз встречаемся, а имени твоего не знаю.

- А на цо? Хоть горшком назови. Нужен буду - сыщешь.

Он ушёл, а я нехорошо вздрогнул. "Нужен буду - приходи" - моя присказка. После которой у моих собеседников случаются крупные неприятности. А мне чего ждать?

Ну, вроде, всё. Всех дел не переделаешь. Но - пора. Домой.

Через день мой последний обоз с киевской добычей пошёл за Днепр.

Ещё затемно перебрался на ту сторону, развернул Сивку моего мордой к городу. Сидел в седле, смотрел.

Вспоминал, как девять лет назад меня везли этим же путём. Везли - на смерть.

Фатима и Перемог транспортировали "княжну персиянскую", беглого рабёныша, боярского наложника, отыгравшую в аристократической игре свою партию и ставшей лишней пешку. Глупого, ничего не понимающего, ничего не могущего, чуть хлебнувшего дерьма "святорусской жизни", бестолкового, панически испуганного попаданца, проданного, преданного и обманутого. С коротким и беспросветным будущим.

Теперь я снова уходил из Киева. Сам. Иначе. Совсем не так. Но сходство... видно глазами.

Как тогда - на той стороне реки солнечный свет уже накрывал город. Солнце поднималось и полоса его жаркого, остро-яркого света ползла вниз по Днепровской круче. Резко, до болезненности, высвечивая всё это заселённое пространство. С церквами, стенами, теремами... С людьми, которые во всём этом живут.

Этот город для меня - уже не картинка из учебника, не кадр киношки с застроенной бутафорами площадкой. Это - кусок моей жизни. Куски. Место, где я жил. "Точки бифуркации" истории. Моей и человечества. Где я набрался. Опыта, жизни, мыслей. Понимания себя, людей, мира.

Город, где я был холопом, где долгие годы лежала непохороненной моя первая женщина. Где жил мой первый и единственный мужчина. Мой первый господин. Где меня самого впервые назвали "господином" и вбили премудрости истинного служения. Где я впервые сыграл женскую роль и роль прогрессора-инноватора. Где я сделал невозможное: "сделал царя", сделался князем.

Где-то там, в залитых уже утренним светом усадьбах, била поклоны на утренней молитве княжна Груня. Девочка, против воли своей, ценой своей судьбы, своего позора спасшая "Святую Русь" от холопства. Освободившая сотни тысяч русских людей из рабства и обречённая за это на пожизненное заключение в монастырской келье.

Где-то перебирала рифмы, утратившая из-за меня будущие месяцы тревоги и столетия славы другая княжна - Фрося. Неожиданно возникло видение: округлые налитые груди, алеющие от банного жара, качающиеся надо мной в такт взмахов веником. Э-эх... да ещё и поэтесса.

Продумывал свои хитроумные планы не "выброшенный на свалку истории", а вознесённый на вершину церковный иерархии Антоний Черниговский. Бормотал, хмыкая себе под нос, мои рифмы на "-ло" простой непростой смоленский гридень. Трижды спасавший мне жизнь, но так и не назвавший своего имени. Молился, чтобы я "расточился аки дым", Благочестник. Лязгала "зубы в зубы" сестрица Ольга Юрьевна. Напряжённо прикидывал как собирать дружины Ропак. И о чём-то, в восемь слоёв, "кипела" молотилка Боголюбского.

Боюсь, что и для меня в том вареве есть место.

От перевоза вытягивали мои возки. Рядом привычно, по-родственному, препирались меж собой два русских князя, старый и малый, два Глеба, дядя и племянник, Глеб Юрьевич - только что вернувшийся из Переяславля новый князь киевский, и юный Глеб Андреевич - наибольший воевода русского войска.

За Днепром был хорошо виден город. Свежая зелень уже затягивала чёрные проплешины сожжённых подворий. Князья, присланные проводить меня, спорили: что восстанавливать сначала, что потом.

Я смотрел на ограбленную с моим личным участием, но снаружи не пострадавшую Десятинную, на синий верх бесколокольной Андреевской, на неизменный Михайловский златоверхий, вычищенный владимирцами изнутри до пустого эха. Мне очень хотелось никогда не возвращаться в этот город. Но я уже чувствовал, что придётся снова идти сюда и вычищать это кубло огнём и мечом. Пока не станет "мати городов русских" вести себя как добрая матушку. А не девка гулящая, которая только и рада, что зазвать к себе хоть кого. Да сразу на спинку упасть и ножки раскорячить.

От перевоза вытянули очередной возок. Из-под занавески глянули на меня женские глаза. Агнешка Болеславовна, бывшая Великая Княгиня Киевская смотрела на меня влюблённым, ищущим благоволения моего, взором. Совсем не так, как Фатима девять лет назад. Не та женщина, не так смотрела, глаза совсем другие.

Но снова пробрал меня озноб. Не страха смерти, а восторга. Вот ею, этой чужой женой, её телом и душою, разумом и неразумностью, сотворил я великое дело - пробил стену. Берег того русла, что зовётся "течение истории".

И вся эта мешанина, подобная горному селю, из воды и грязи, вывороченных валунов и выкорчеванных деревьев, селянских крыш и унесённых овец... Всё, что зовётся "Святая Русь", уже поворачивает, ползёт, лезет, выдавливается и выпихивается потихоньку, не понимая этого - в новое русло.