Кошачье шоу

— О, у меня своя жизнь и приличная работа в библиотеке. У меня нет особых потребностей, семьи своей у меня нет. Я просто старая дева, свихнутая на кошках, как и моя бедная тетя. Во многом мы обе не были похожи на других. Но я очень надеюсь, что она не завещала свои деньги церкви! — добавила Пегги с неожиданной страстностью. — Можно сделать много зла, прикрываясь именем религии, особенно, если дело касается денег.

— Вы говорите обо всех религиях или только о католической?

— Ну, католическая церковь полна предрассудков по поводу сексуального воздержания, ведь так? — ответила она, резко захлопывая дверцы сложенных клеток с таким усилием, что ее бирманские коты прижимали к головам уши от неприятного лязга металлических решеток. — Или секса до брака, или контроля рождаемости, или заботы о нежелательных детях, от которых не избавились, не сделали аборт.

— Получается… вы не практикующая католичка?

— Нет, с тех пор, как я стала достаточно взрослой, чтобы уехать из дома. Слушайте, может быть, я кажусь разочарованной, но единственные люди, которые покорны перед церковью и ее политикой, это старомодные старушки, как моя тетя. Они топают своими жилистыми ножками на тех, кто делает аборты, посылают деньги миссионерам, а взамен получают тонны религиозных открыток и дешевые четки с просьбой выслать еще денег. И им льстят из-за этих денег, уж вы мне поверьте. Большинство из них настолько нуждаются во внимании, что готовы лучше отдать все свое имущество церкви, иностранным детям-язычникам и даже нерожденным детям, чем своим собственным родственникам, своей плоти и крови.

Теперь руки и голос Пегги задрожали, и она бросила складывать клетки. Бедные бирманские кошки вжались в свои переноски, так чувствительно отнеслись они к странной тираде своей хозяйки. Сумка Темпл зашевелилась, и Икра храбро высунула голову, любопытствуя, что происходит снаружи.

— Просто все слишком навалилось, — быстро проговорила Пегги еще до того, как Темпл успела произнести хоть слово, отмахнуться или выразить сожаление… или даже задать еще больше вопросов, которые помогли бы проясниться подозрениям, нарастающим в ее сознании: понятие, что Пегги Вильгельм была куда большим, чем казалась на первый взгляд, и имела куда больше причин, чем думалось ранее, находиться под подозрением в совершении неразумных поступков с привлечением кошек, ее тети и католической церкви. — Слишком, — повторила Пегги. — Мне все равно, что в этом чертовом завещании, кого она туда включила. Я не позволю им обвести меня вокруг пальца. Это всегда было ловушкой. Церковь всегда стояла у меня на пути. Я выполнила свой долг перед тетей, перед ее бедными кошками — я заплатила сполна — а теперь моя жизнь снова принадлежит только мне.

— О ком вы говорите? Кто эти «они»?

— Очевидно, что вы не росли в католической среде, — сказала Пегги с деланным смешком. — Мои родители, мои приходские сестры и священники, моя тетя — они все заставляли меня ходить по струнке, пока я была молода и ничего не могла с этим поделать. Ну, а теперь я могу. Я не допущу, чтобы они повесили на меня чувство вины, вот и все. Я отнесу моих котов домой и буду приходить и кормить кошек тети Бландины столько, сколько понадобится, а потом все закончится. Наконец-то все закончится. — Она смахнула грязно-каштановую завитушку со своего разгоряченного лба, потом снова посмотрела на недоуменную мордочку черной кошки, выглядывающую из сумки Темпл. Ее бледное лицо исказилось и стало похоже на использованную бумажную салфетку. Пегги начала ее подгонять, помахивая одной рукой, а второй прикрывая рот: — Ох, забирай свою кошку и иди. Я почти не спала в последнее время, а шоу закончилось. На этот раз действительно закончилось. Прости.

Темпл попятилась назад, чуть не наткнувшись на нагромождение кошачьих переносок на столе позади нее. Ей не часто доводилось лицезреть распадающуюся на части личность, как у Пегги, даже среди друзей и семьи. Теперь она поняла, почему Мэтт так не хотел играть в соратника отца Эрнандеса. Исповедь может быть хороша для души раскаявшегося, но губительна для того, кто построил ненужную стену из противоречий и точно не определенных застарелых ошибок и терзаний.

В каком-то смысле Темпл случайно инициировала этот поток печальных эмоций. Затем, почти такая же озабоченная, как и Пегги Вильгельм, она пошла через холодный серый бетонный подвал выставки, который эхом отражал каждый ее шаг. Помещение было похоже на школьный спортзал на следующий день после вечеринки, когда всем иллюзиям суждено было растаять без следа.

Время от времени она поглядывала на свою послушную пассажирку, словно хотела защитить ее от вредных испарений человеческих эмоций, витающих вокруг них.

Но кошка была спокойна, волновались только люди.