Кошачьи

Но наряду с хлопотами самого расследования Паскаль шаг за шагом посвящал меня в тайны компьютера, он приоткрыл для меня потрясающую вселенную, полную игровой логики и логической игры. Одна только программа по обработке данных, которая отнимала у нас половину времени при ведении статистики, восхитила меня так, что я освоил ее принцип действия в течение одного дня, отказавшись от подсказок любезного Паскаля. Он также научил меня вносить тайные сведения, которые можно было активировать и вывести на экран только с помощью пароля. Таким образом, о существовании этой информации не было известно даже владельцу компьютера.

Но я хотел большего. Наконец-то я нашел способ, каким мог бы поддерживать в тонусе и снабжать интеллектуальным кормом мой больной размышляющий мозг, который большую часть времени был обречен на бездействие. Власть, с помощью которой можно парой ударов по клавишам сотворить имитацию действительности или проникнуть в мир абстракции и знаний, опьяняла меня и очаровала уже после первого сеанса. Поэтому во время работы я снова и снова обращался к Паскалю и молил его загружать меня новым материалом. Тот рассказывал о различных компьютерных языках с такими многообещающими названиями, как бейсик, фортран, коболь, ада и даже — забавно! — паскаль. Одному из таких языков он хотел научить меня, когда охота на убийцу закончится, тогда я смог бы создавать собственные программы.

Но каждое такое обещание, которое он давал с подбадривающей улыбкой и лукаво поблескивающими глазами, наносило мне удар кинжалом — я думал о том коротком времени, которое еще оставалось моему учителю. Сколько отчаянных интеллектуальных выходок мы бы предприняли вместе, сколько раскрыли бы темных тайн, если бы в его внутренностях не поселилась дьявольская опухоль, которая росла, и росла, и росла, пока мы тратили все время напролет в детских мечтах. Боль, которая теперь буравила мое сердце, если я подбивал Паскаля думать о том, чему он еще может меня научить, стала наконец настолько невыносимой, что я избегал любого намека на совместное будущее и тут же переводил разговор на насущные проблемы. В атмосфере неясности и самого дикого полета фантазии мы трудились многие дни перед экраном компьютера, а если Карл Лагерфельд не приходил домой, даже по ночам. Я разрывался на части между удачами, которые мы все праздновали, горланя песни у миски с кормом, и возвращающейся ко мне печалью при мысли, что предстоит моему дорогому другу в скором времени. Итак, тень смерти омрачала любое проявление радости, веселья, самый узенький краешек счастья. Она была еще совсем далеко, и ее очертания смутны. Но уже были видны ее кроваво-красные горящие глаза.

Мы теперь реже устраивали паузы, во время которых Синяя Борода обеспечивал нас новой информацией либо мы обсуждали новейшие сплетни района. В одну из таких переменок мое внимание снова привлек огромный портрет Грегора Иоганна Менделя. Так как я почти не выходил из кабинета, картина превратилась в самый привычный предмет обстановки, и я почти не замечал ее. Но тут, как и в первый раз, она бросилась мне в глаза, и я вспомнил, что этот мрачный образ возникал в одном из моих кошмаров. Итак, я спросил Паскаля, кем был этот, черт его побери, Грегор Иоганн Мендель. Он нелюбезно ответил, что речь при нем заходила о знаменитом священнослужителе прошлого столетия, которым восхищался его хозяин. Из ответа я сделал выводы о набожности хозяина и довольствовался этим.

Наконец работа была завершена. Мы постепенно готовились к собранию, на котором хотели сообщить о наших результатах всему народу. Кроме того, мы хотели предупредить об убийце и рассказать о его странных привычках. С большой долей вероятности он все еще рыскал по району. Что касалось настоящего времени, моему разочарованию не было предела. Хотя мы и нашли многих давно поселившихся в наших краях собратьев, но ни одного из них нельзя было серьезно рассматривать в качестве кандидата на роль убийцы. Это оказались либо старушки, которые посвятили себя порождению целого поколения, либо беспробудно глупые дедушки, которые вообще не поняли, что у них хотят узнать. Иные разделили печальную судьбу Синей Бороды и с самого начала не обладали физической крепостью, энергией и ловкостью — всем, что требовалось для совершения таких преступлений. К моей великой досаде, под конец нам пришлось снова схватиться за Джокера как единственного подозреваемого, что погружало все расследование в область необъяснимого и сумеречных предположений. Синяя Борода еще не раз пробирался в фарфоровую лавку, расспрашивал соседей и даже пытался следить за домом. Джокер как сквозь землю провалился, и надежда, что он когда-нибудь снова появится, день ото дня таяла. Кто знает, иногда думал я, горько усмехаясь, пока мы бьемся над разгадкой его убийственного прошлого, он, возможно, уже давно отправился «зайцем» на Ямайку и развлекается там с туземками-сестрами.