Кошачий эндшпиль

Катер мерно плыл, на самой малой для городского массива скорости. Минимум поворотов, минимум резких манёвров — вот основной критерий маршрута, заданного опытной валькирией. Пару раз прогнав схему полёта, Сайна врубила автопилот. Резко рванулась из кресла, точно бабочка — из своего кокона. Подобно бабочке, каждая секунда пребывания которой в родившем её объёме грозила смертью, снижала шанс расправить прекрасные крылья — каждая упущенная на сборы секунда заставляла рыжую нервничать. Девочку переполняло любопытство, она жуть как хотела посмотреть на беснующихся сестёр. Ноздри валькирии раздувались в предвкушении если не игры — то роскошного, незабываемого своей экспрессией зрелища.

За спазмами страсти трёх слившихся в танце любви фигур снежка наблюдала, замерев в проёме, облокотившись о боковую стойку. Глазки рыжей чертовки посверкивали, отражая в собственной глубине сполохи страсти, огнём пожара сжигающей недавно ещё разумных, а теперь превратившихся в овеществлённую страсть, сестёр и брата. Когда же накал страстей перешёл в более предсказуемую фазу, кошка, с удивительной для этой отнюдь не слабой женщины нежностью и заботой, поспешила организовать уютное лежбище. В дело пошли фрагменты разбросанной по полу одежды. Закончив это нехитрое дело, Сайна добилась, чтобы любовники сместились на импровизированное ложе. Лишь теперь девочка посчитала свою миссию выполненной, и с удобством устроилась в одном из противоперегрузочных кресел. Поджала под себя стройные ножки, руками впилась в условную зону подлокотника гелевого кокона, и дальше сидела, далеко вытянув шейку, не желая упускать ни единого движения, ни единого перепада настроения сплетённых любовников.

— Чем он вас так распалил? — спросила Сайна, когда поймала взгляд несколько протрезвевшей от возбуждения метиллии.

— Я чуть крышей не двинулась, кошка! Там целый коктейль из впечатлений был… Их танцы — это как на татами, только вместо ударов ласки. Там бы и бревно проняло! А окончательно добило, как он там всех к порядку призвал. И заметь: почти без крови! Ну и платья… работают. Идеально чтобы затаиться, а потом — хвать разомлевшего внешника, и в постельку. Идеальная маскировка под внешницу! — впечатления так и рвались из Тиш, и обычно выдержанная республиканка выливала сокровенное, как на духу.

— Запись покажешь?..

— Потом, нужно ещё смонтировать… части Памяти, а отдельно — методичку для сестёр.

— Да ладно тебе, Тиш! Я же от любопытства умру! Мне некогда было за вами наблюдать «во время», очередного «козла» пасла. Ты же не оставишь сестру наедине с её жутким любопытством?.. Оно же меня на куски порвёт!..

И сестра не оставила. Нашла в себе силы, выкроила момент, когда мы особенно импульсивно переплелись с Вик, и передала записи. Сайна тут же с головой окунулась в целую вязь голограмм, расплывшихся вокруг рыжей струящимся коконом. Но и про нас не забывала — так и косила своим зелёным глазом на игру сестёр. Только сигнал о завершении маршрута разрушил эту почти домашнюю идиллию. Снежка хитро усмехнулась каким-то своим мыслям, свернула проекции и выпорхнула наружу. За ней почти сразу последовала полностью отошедшая от безумной вспышки Вик. Мы остались с Тришей вдвоём.

Метиллия заметно подуспокоилась. Просто лежала, вальяжно вытянувшись, разведя звездой мои руки, плотно переплетя наши пальцы. Впрочем, в нижней полусфере наших тел всё было куда легкомысленней — согнутыми в коленях ножками валькирия мило болтала в воздухе.

— Кошак. Я довольна. Даже без всякого импланта так накрыло!.. Спасибо.

— Ты разве не считаешь, что мужчина обязан тебе потакать просто потому, что он — мужчина?

— Знаешь… Хочу тебе сказать… — Триша проигнорировала моё замечание, она всё ещё была на своей волне, наедине с собственными мыслями. — Я — твоя кошка, ты — мой кот.

Если бы метиллия сейчас ударила когтями наотмашь, это не поразило бы меня так, как её внешне безобидное изречение. Я даже дар речи потерял! Услышать такое от властной воительницы, представительницы самой древней и самой фанатичной ветви Республики — дорогого стоило. Интонация тоже цепляла — кошка словно в омут с головой бросалась. На моей памяти я вообще не припомню подобных её интонаций!

— Никому такого не говорила, и вряд ли ещё скажу. Только тебе. Ни одной республиканке не позволю больше тебя ломать. Ты нравишься мне таким, какой есть. И я решила… позволить тебе если не всё, то многое.