Кошачий глаз

Отец съел все, что было у него на тарелке, и роется в полости индейки в поисках дополнительной начинки. Индейка похожа на связанного безголового младенца. Она перестала прикидываться пищей и явилась мне в истинном обличье – большая мертвая птица. Я ем крыло. Крыло одомашненной индейки, самой глупой птицы в мире. Такой глупой, что она даже летать разучилась. Я ем утраченный полёт.

25

После Рождества мне предлагают работу. Катать Брайана Файнштейна в колясочке вокруг квартала, после школы, раз в неделю, кроме тех дней, когда очень холодно. За это мне будут платить двадцать пять центов – куча денег.

Файнштейны живут рядом с нами, в большом доме, который как-то внезапно построили там, где раньше была большая куча грязи. Миссис Файнштейн маленького даже для женщины роста, пухленькая, с темными кудрявыми волосами и прекрасными белыми зубами. Их часто видно, потому что она много смеется, морща при этом нос, как щенок, и мотая головой, отчего ее золотые серьги поблескивают. Я не уверена, но мне кажется, что эти серьги продеты в настоящие дырки у нее в ушах – раньше я такого не видела.

Я звоню в дверь, и миссис Файнштейн открывает.

– Моя маленькая спасительница! – восклицает она. Я жду в прихожей, и с моих сапог течет на расстеленные газеты. Миссис Файнштейн в розовом домашнем платье в цветочек и домашних туфлях без задника, на каблуках – туфли украшены настоящим мехом – суетливо убегает наверх, чтобы принести Брайана. В прихожей пахнет аммиаком от мокрых пеленок Брайана, которые лежат в ведре и ждут, когда их заберет рассыльный пеленочной компании. Мне кажется очень странным, что кто-то может прийти, забрать твое белье и постирать. На столике рядом с прихожей у миссис Файнштейн всегда стоит ваза с апельсинами. Больше никто не ставит апельсины просто так, разве что на Рождество. За вазой – золотой подсвечник, похожий на ветвистое дерево. Все это – сладкая вонь преющих детских пеленок, ваза с апельсинами и золотое дерево – сливаются у меня в единый образ суперэлегантности.

Миссис Файнштейн, хлопая домашними туфлями, спускается по лестнице. Брайан упакован в голубой комбинезончик, изображающий зайчика, с ушками. Миссис Файнштейн звонко целует сына в щеку, играючи встряхивает вверх-вниз, укладывает в коляску и застегивает водонепроницаемый чехол.

– Ну вот, Брай-Брай, – говорит она. – Теперь мамочка может хотя бы посидеть и подумать спокойно.

Она смеется, морщит нос, трясет золотыми серьгами. У нее туго налитая, пахнущая молоком кожа. Миссис Файнштейн не похожа ни на одну мать из тех, что я знаю.

Я выкатываю Брайана на холод, и мы отправляемся вокруг квартала, по хрустящему снегу, посыпанному золой из соседских каминов и испещренному конскими яблоками. Я не могу понять, отчего миссис Файнштейн говорит, что Брайан мешает ей думать, – ведь он никогда не плачет. Вообще никаких звуков не издает. Но и не спит. Просто лежит в колясочке и серьезно смотрит на меня круглыми голубыми глазами, а кнопка-нос все больше краснеет. Я не пытаюсь его развлекать. Но он мне нравится: он молчалив, но при этом не критикует.

Когда мне кажется, что час прошел, я качу коляску обратно, и миссис Файнштейн восклицает:

– Да неужто уже пять часов!

Я прошу выдать мне плату пятицентовиками вместо одного четвертака, чтобы денег казалось больше. Миссис Файнштейн долго смеется, услышав это, но выполняет мою просьбу. Я держу свои сбережения в старой жестяной чайнице, на которой нарисована пустыня, пальмы и верблюды. Мне нравится вытряхивать деньги на кровать, чтобы они рассыпались по всему покрывалу. Я не считаю их, а раскладываю по годам: 1935, 1942, 1945. На каждой монете – голова короля, аккуратно обрубленная у шеи. Но короли разные. На монетах, выпущенных раньше, чем я родилась, король с бородой, а на новых – без бороды, потому что это король Георг, тот самый, который висит у нас в классе. Мне доставляет странное удовольствие сортировать деньги в кучки отрубленных голов.

Мы с Брайаном катим вокруг квартала, опять и опять. Мне трудно понять, прошел ли час, потому что у меня нет часов. Из-за угла впереди выходят Корделия и Грейс, за ними плетется Кэрол. Они видят меня и подходят ближе.

– Что рифмуется с Элейн? – спрашивает Корделия. – Элейн – съешь коробочку соплей.

Кэрол смотрит в коляску:

– Ой, какие ушки! А как его зовут?

В голосе звучит зависть. Брайан видится мне в новом свете. Кому попало не доверят катать младенца.

– Брайан, – отвечаю я. – Брайан Файнштейн.

– Файнштейн – это еврейское имя, – говорит Грейс.

Я не знаю, что значит «еврейское». Слово «еврей» мне знакомо, в Библии оно часто попадается, но я не знала, что на свете бывают живые, настоящие евреи, а тем более – в соседнем доме.

– Евреи – это жиды, – говорит Кэрол и косится на Корделию, ища одобрения.

– Не будь вульгарной, – одергивает ее Корделия взрослым голосом. – Мы не употребляем слово «жиды».