Кошачий король Гаваны

С ней было так легко. Большинство симпатичных девушек обладали удивительной способностью вызывать у меня немоту. Таня же просто и искренне смотрела мне в глаза, и все было хорошо, пока я, говоря о наилучших способах продвижения сайта, не стал думать, мол, вот бы взять ее за руку, притянуть ближе и поцеловать…

Я осекся на полуслове. Вспомнил Ану, и в груди разлился холод.

– Что случилось? – спросила Таня.

Мне по-прежнему хотелось ее поцеловать, но я понимал, что это лишь физическое желание. Холод в груди не оставил больше места ни для чего.

«Ну и что? – услышал я голос Йосвани. – Возьми то, что есть».

Вместо этого я поднялся на ноги:

– Вспомнил кое о чем. Мне нужна твоя помощь. Один мой знакомый живет неподалеку. У меня только адрес, я не знаю, где это.

– А… – Таня тоже встала. – Что за адрес?

Я продиктовал ей сведения, полученные от Рафаэлы.

– Это в нескольких кварталах отсюда, – сказала Таня. – Я покажу.

Кажется, она не обиделась.

Рикардо жил рядом с местным Домом музыки. Но когда мы нашли нужное здание, то удивились. Никакой двери, только большие зеленые деревянные ворота. Они были заперты. Неровные белые буквы наверху гласили: «Галерея».

Таня с сомнением посмотрела на вывеску:

– Твой друг художник?

– Поэт, – ответил я.

– Постучим?

Долгую минуту я смотрел на ворота. За ними жил человек, знавший о тайном прошлом моей мамы.

– Приду снова, когда галерея откроется, – решил я.

– Ты так и не рассказал мне о Нью-Йорке, – напомнила Таня по пути домой.

– Прости. – Я вздохнул.

– Может, завтра снова прогуляемся? – улыбнулась она. – Да, – кивнул я. – Может. – И проклял себя за то, что замешкался с ответом.

Глава 19 Поэт революции

На следующее утро после завтрака я побрел к дому Рикардо. Побрел, потому что живот болел от блинчиков, меда и фруктов, потому что солнце немилосердно палило на каменную мостовую Старого города, но в основном потому, что я не знал, как встретиться с давним бойфрендом своей мамы.

То есть я, Рик Гутьеррес, поставщик кошачьих картинок, собираюсь увидеться с поэтом-бунтарем? Тем, кого некогда хотели посадить в тюрьму за его стихи. Да, он сдался, пошел в армию и бросил маму, но все же Рикардо Эухенио Эчеверрия Лопес был поэтом.

И вот я снова оказался перед зелеными воротами, на этот раз открытыми. Внутри оказалась обычная кубинская выставка. Яркие пейзажи, написанные на простых деревянных досках, были развешаны на беленых стенах.

Владельца не было видно. Дверной проем закрывала штора из бусин.

Я помялся, но потом вошел в галерею.

Внутри хаотично стояли картины и наброски. Основные темы: старые американские машины и старики с сигарами или старики с сигарами в старых американских машинах.

Типичная кубинская галерея, только без изображения «La Bodeguita del Medio», любимого бара Хемингуэя.

А… нет, вот и он – небольшой квадратный рисунок с неправильными пропорциями фасада. Кажется, художник никогда сам не видел бар.

Я закусил губу, ощущая смутное беспокойство. Не так я себе представлял жилище Рикардо.

– Да, друг? – послышался голос за спиной. – Тебе понравилось? Я сам ее нарисовал.

Из-за шторы показался мужчина. Пухлый, белый, сонный. С лысиной на голове и седой щетиной на щеках. Линялая зеленая рубашка поло обтягивала солидный пивной живот. Зато штаны были вызовом моде – ярко-красные с белой полоской посредине.

– Я просто смотрю, – сказал я по-испански.

Плечи мужчины поникли.

– Хорошо.

– Мне сказали, тут живет Рикардо Эухенио Эчеверриа. Мужчина чуть нахмурился:

– А что вам от меня надо?

Серьезно? Это он?

– Я… я слышал, вы поэт.

На мгновение повисла тишина. Рикардо уставился на меня с другого конца галереи.

А потом вдруг кинулся вперед. Один, два, три гигантских шага. Он навис надо мной. Я попытался, но Рикардо все наступал на меня, подняв руки.

Вдруг он остановился. Резко, будто налетел на невидимую стену.

– Какого черта тебе надо? – едва слышно прошептал он.

– Я Рик Гутьеррес из Нью-Йорка. Сын Марии Гутьеррес Пены.

Рикардо тяжело шагнул назад, не сводя с меня глаз:

– Мария…

– Вы ее помните?

– Я был поэтом. Однажды. – Мужчина резко отвернулся. – А теперь я рисую. Машины и всякую всячину. Это намного легче. И дает средства к существованию.

Рикардо прошел к самой большой картине – изображению молодого Фиделя с огромной сигарой и в зеленой фуражке.

Долгое время он смотрел на полотно.

– Недавно я кое-что сочинил, – наконец сказал Рикардо. – Хочешь почитать?

– Да, пожалуйста.

Меня охватила дрожь. Впервые в жизни я так предвкушал чтение стихов.

Рикардо закрыл ворота галереи. Воцарился полумрак. Рикардо задвинул засов, а потом пошел обратно за занавешенную дверь, словно размытый силуэт в темноте.

– Идем, – позвал он меня.

Мы миновали пыльную мастерскую и вышли на узкое патио под открытым небом. На выцветшей плитке стояли треснутые глиняные горшки с землей. В конце патио вместо двери висела пожелтевшая простыня. Рикардо отбросил ее и вошел в спальню.

В комнате пахло краской, табаком и плесенью. Стены были в желто-коричневых разводах. Потолочные балки потемнели от гнили.