Кощеева невеста

— Не твоего это ума дело, почему ты едешь, а я остаюсь, — Кощей зыркнул недобро. Конечно, никакого доверия между отцом и сыном не было и в помине. — Завтра на рассвете вылетаете — и точка! И венец свой вот держи, надеть не забудь. Ведь пока ты его носишь, тебя ни оглушить, ни связать, ни взять в полон не можно. Вернёшься, когда я позволю. А попробуешь выкинуть что-нибудь — Василисе не жить. Разобью ледяную статую в мелкое крошево. Ясно тебе?

И Лис покорно склонил голову:

— Да, отец.

Собрался он быстро — а чего там собирать-то? Смену одёжи, гусельки, пресловутый венец да краюху хлеба. Со всем остальным на месте можно будет разобраться: чай не во чисто поле едет.

Перед отбытием он зашёл в последний раз навестить Анисью. Выдал ей запас еды, воды, связку лучин и молвил:

— Навещать тебя больше не буду. Темницу отомкну, чары развею — и иди куда глаза глядят. Даст судьба — выберешься из подземелья. А не даст — значит, так тому и быть. Диким пещерным горынычам тоже кушать надобно.

Анисья на колени пала, запричитала:

— Не губи меня, княжич! Ясно же: не выбраться мне одной. Дык и куда идти? Всё равно к Кощею я вернуться не смогу. Он, небось, думает, что я удрала вместе с твоей матерью да этими дивьими дураками. Увидит — разбираться не станет, сразу убьёт.

— А ты не попадайся, — пожал плечами Лис. — Выходы на поверхность тут тоже имеются. К слову, да: отец именно так и подумал. Слыхал я однажды, как он тебя проклинал.

Признаться, тут он приукрасил. Если Кощей что-то и думал про сбежавшую жену, то с сыном своими печалями не делился. Искать — искал, да только зря прислужников гонял. А потом плюнул: нашлись дела поважнее. Но Лису всё равно было приятно видеть, как после его жестоких слов Анисья заголосила пуще прежнего:

— Ох, Кощеюшка мой, как же так! Единственная я из жён была, кто тебя любил пуще жизни, и вот какое злосчастие приключилося…

— Кстати, а за что ты его полюбила? — Лису и впрямь было любопытно. — Он же, прямо скажем, не красавец. И нравом мерзок.

Анисья глянула на него снисходительно, как на малолеток смотрят. Ну или на дурачков.

— Дык любят не за что-то, а просто любят — и всё. Когда-нибудь ты поймёшь, коли найдётся девица, которая протопчет к твоему сердцу дорожку. Может, узнаешь, каково это — особливо, когда без взаимности. И больно, и сладко.

— Спасибо, как-нибудь обойдусь, — Лис криво усмехнулся. Он-то знал, чем заплатил за бессмертие.

Анисья тоже поняла, вздохнула:

— Ты такой же, как твой отец, да? Оба, стало быть, дурачки…

— Но-но, полегче! — прикрикнул он больше для порядка.

Анисья не хотела его задеть, а, похоже, и впрямь сокрушалась. На этом их пути расходились в разные стороны. Зарянка в беспутной матери не нуждалась. Убивать её Лис не хотел, а выпустить тоже не мог. Что ж, значит, теперь всё будет в руках судьбы.

Уходя, он снял защитные чары. Анисья не бросилась прочь — к свободе, не побежала за ним — просто осталась сидеть на своём топчане, уставившись в одну точку.

Вскоре Лис и думать о ней забыл. За день он так умаялся, что всю ночь спал как убитый, а утром, сразу после завтрака, на внешней западной стене его ждал дядька Ешэ на осёдланном горыныче.

Змей, заслышав лёгкие шаги Лиса, поднял одну из чешуйчатых голов и вперил в него немигающий взгляд. Из широких ноздрей вырывался пар, гребень на голове настороженно встопорщился, и Лис встал как вкопанный. Ужас сковал его по рукам и ногам, он просто не мог заставить себя подойти — не то что сесть на спину этому чудовищу. Горыныч почуял этот страх и облизнулся, показав длинный раздвоенный язык. Две другие головы тоже проявили интерес — зашелестели чешуёй по каменной кладке, пытаясь подобраться ближе.

— Тпру! — дядька Ешэ довольно бесцеремонно хлопнул Горыныча по шее (на руках советника были толстенные перчатки: так-то о чешую и порезаться можно было). — Стой смирно, кому говорят!

Змей недовольно заворчал (от этого утробного рыка у Лиса на голове зашевелились волосы, а на висках выступил холодный пот), но послушался.

— Вот так-то лучше, — советник, улыбаясь, хлопнул по седлу позади себя. — Залезай, Лисёныш, не бойся. Это самый дружелюбный из наших горынычей. Только любопытный очень. Да не трясись ты так, не съесть он тебя хотел, а так, понюхать, познакомиться.

— Н-нет, — еле выдавил из себя Лис. — Никуда я не полечу. Идите к чёрту!!!

Эх, не хотел срываться на крик, но не вышло. Впрочем, прозвучало скорее жалко, чем грозно: голос предал его и дал петуха, зубы стучали друг о друга, а если бы на полях лежал снег, они с Лисом могли бы посоревноваться, кто белее.

Ешэ глянул на него, покачал головой и, легко выпрыгнув из седла, шагнул навстречу. Тяжелая рука легла на плечо, будто припечатывая. Колени подогнулись, и Лис упал бы, если бы советник не поддержал его под локоток.

Ешэ достал из-за пояса дутую кожаную флягу, с хлопком вытянул зубами пробку и не очень внятно, но настойчиво сказал:

— Эй.