Кощеева невеста

Должно быть, это означало «пей». Лис послушно присосался к горлышку и в тот же миг закашлялся. Нутро будто огнём обожгло. Да, во фляге у дядьки была явно не морошковая настойка, а что-то покрепче.

— Что это? — прохрипел он, когда смог вдохнуть.

Советник достал пробку изо рта.

— Пей, я сказал. Это особое зелье от страха.

Во второй раз огненная жижа пошла как-то лучше. А в третий и вовсе на ура. Лис даже начал различать вкусовые оттенки. М-м-м… вроде как грибами пахнет. И нотка полыни присутствует. А ещё… что-то такое знакомое… может, гвоздика?

— Хватит-хватит, ишь, присосался! — дядька выхватил флягу из ослабевших пальцев.

Лис улыбнулся до ушей. Впервые за многие дни ему было хорошо. Нет, пожалуй, даже не просто хорошо, а весело. На чистом небе сияло смешное солнце, и зайчики смешно подмигивали ему с блестящей чешуи Горыныча. И сам горыныч тоже был какой-то смешной. Ишь, лыбится, ящерица-переросток! Кто-то засмеялся. Лис не сразу понял, что это смеётся он сам. Перед глазами всё кружилось, будто замшелые камни крепостной стены вдруг решили пуститься в пляс. Дядьке Ешэ всё-таки пришлось подхватить своего подопечного под мышки и волоком втащить в седло. Когда советник пристёгивал его ремнями, Лис, глупо хихикая, пытался ему мешать, приговаривая:

— Да иди ты! Я что, дурак, чтобы падать?

— Может, и не дурак, — советник даже не улыбнулся. Ишь, сыч! — А только когда тебя вырубит, я ловить не стану.

— Не вырубит, — хохотнул Лис. — А ещё нальёшь? Ну, капельку.

— Больше нельзя. — Застегнув все пряжки, Ешэ тоже забрался в седло, усевшись спереди. Его длинная косица полоснула Лиса по щеке, вызвав новый приступ смеха. — Н-но, родимый!

Горыныч пробежал несколько шагов, разгоняясь, оттолкнулся мощными лапами от земли и взмыл в небо. Мощные крылья громко хлопали, со свистом рассекая воздух. Уши заложило точно так же, как когда Лис взлетал на Шторм-коне. Лис вспомнил, как он мчался к Огнь-реке, как нашёл тела дивьих людей, желавших спасти его мать, да так и не сумевших. Они-то были живы, а Василиса — считай что мертва. От былого веселья не осталось и следа. Из глаз брызнули слёзы, и он уткнулся в волчью жилетку дядьки Ешэ — прямо носом промеж лопаток.

Суровый советник если что и заметил, то не подал виду. А что было дальше, Лис не очень-то запомнил, потому что глаза вдруг сами собой начали слипаться (странно, а ведь всю ночь он тоже не бодрствовал). Лис широко зевнул раз, другой… Ветер сдувал влагу с его щёк, высушивая слёзы; леса и поля внизу сливались в один бескрайний зелёный ковёр, упирающийся в самый край неба, а седло мерно раскачивалось из стороны в сторону, словно колыбель. Последним, что услышал Лис перед тем, как совсем заснуть, был густой бас дядьки Ешэ:

— А я говорил — вырубит, — сказано это было безо всякой насмешки.

Они прибыли в лагерь на рассвете. Лиса разбудили звуки рожков и приветственные возгласы. Спросонья он не сразу понял, где оказался, почему все эти люди (и нелюди) кидают в воздух шапки, кричат «ура» и скандируют его имя, но на всякий случай помахал рукой, вызвав ещё большее оживление.

— Княжич Лютогор с нами! — раздавалось отовсюду.

— Сим победим!

— Бочки, бочки катите!

— Эй, куда прёшь, упырина кривозадый?!

— Бей дивьих!

Седло приподнялось и опустилось — это горыныч шумно выдохнул. И Лис, побледнев, прошептал:

— Мамочки…

— Не тушуйся, — тихо сказал Ешэ. — Не имеешь права показывать слабину. Тебя народ ждёт. Встань — и иди.

И Лис пошёл — на негнущихся ногах и с прямой, как у отца, спиной (не от гордыни, от ужаса).

— Корону поправь, — дядька будто незримой тенью маячил за его спиной.

— Сам знаю, — огрызнулся Лис, но совету внял. А потом — откуда только силы взялись — лучезарно улыбнулся безликой толпе и звонко выкрикнул: — Ну что, храбрецы, готовы к бою?

— Готовы, княжич, — единодушно выпалил разноголосый хор.

— Умрём за тебя, коли пожелаешь! — добавил кто-то особенно пылкий.

Лис почувствовал, как к нему возвращаются силы. Теперь он даже в чём-то понимал отца — люди преклонялись перед ним. И это было приятно.

Он нашёл глазами того рослого вихрастого смельчака с белой прядью у виска, что сулил помереть за княжича, и улыбнулся:

— Ха! Умереть — это любой дурак может. А вы лучше попробуйте выжить ради меня!

Может, зелье дядьки Ешэ ещё действовало (что он туда кладёт, паршивец? небось, мухоморы?), а может, Лис просто впервые дорвался до безудержной народной любви, но, как бы то ни было, сегодня все его печали потонули в волнах всеобщего ликования.

В становище его жизнь превратилась в череду пиров и битв. Ярость и ненависть, душившие Лиса дома, оказались здесь как никогда кстати. Уже в четвёртом сражении он последовал совету отца и, раскрывшись, поймал стрелу прямо в сердце. Нарочно замер, выгнувшись, чтобы посмаковать ужас своих последователей и насладиться ликованием врага, а потом, рассмеявшись, выдернул стрелу, сломал в пальцах древко и отбросил в сторону.