Кощеева жена

Мужчина замолчал, а потом внезапно сделал резкий выпад в сторону Матрены, и схватился обеими руками за черенок вил. Силы в его худых и жилистых руках было немеряно, он одной только рукой мог осадить коня на полном скаку. Поэтому вилы легко выскользнули из рук Матрены. Девушка осталась стоять перед свекром – жалкая, безоружная. Мужчина отбросил вилы в сторону, осмотрел сноху с ног до головы и поманил к себе пальцем.

– Ну, иди же ко мне, не упрямься, – хрипло проговорил он, сверкнув черными глазами, – коли сама придешь – и тебе калач маковый достанется. Платье тебе новую куплю, а к зиме – полушубок. Хочешь?

Матрена не пошевелилась, стояла на прежнем месте, сжав зубы, глаза ее сверкали лютой ненавистью.

– Не трожь меня, Яков Афанасьич!

– Ишь ты, какая непокорная. Как молодая кобылка. Уж я тебя объезжу, воспитаю хорошенько! А не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Матрена стояла на месте. Мужчина весь напрягся, сдвинул брови.

– А ну, иди сюда! Все равно будет по-моему! Я здесь хозяин! Я всем вам указ! Поняла?

Мужчина достал из-за пояса кнут и огрел им Матрену. Девушка взвизгнула от боли, бросилась бежать, но тут же оказалась в капкане сильных мужских рук. Яков Афанасьич повалил ее на грязный пол и резким движением задрал юбку.

– Помогите! Кто-нибудь! Убивают! Насилуют! – во все горло завопила Матрена.

Но никто не услышал крика, доносящегося из сарая на отшибе села. Яков Афанасьич, разозлившись, ударил Матрену по лицу. Та вскрикнула и изо всех сил пнула мужчину промеж ног.

– Ах ты паскуда! Крыса! – тонким голосом взвыл он, отстранившись от нее.

И тут Матрена достала из-за пазухи нож и с размаху вонзила его в грудь мужчине. Раздался хруст, а потом на несколько мгновений в сарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, остолбенев от ужаса. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич улыбался жуткой улыбкой, глядя на испуганную девушку.

– Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!

Он почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.

– А хочешь знать, почему?

Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула.

– Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!

– Ну точно Кощей… – еле слышно произнесла Матрена.

Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко,раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.

“Это страшный сон, и скоро он кончится…” – звучало в голове несчастной, испуганной девушки…

Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.

Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…

***

за пять лет до случившегося

– Ох, не знаю, Серафима. Рожа-то у нее симпатичная, но уж больно она тощая. Плохо работать будет. Да и внуков каких мне потом народит? Таких же тощих, как сама?

Яков Афанасьич почесал лысый затылок, взял со стоял глиняный кувшин с квасом и начал пить, тонкие струйки мутно-коричневой, кисло пахнущей жижи потекли по его усам и бороде, закапали на рубаху.

– Ты не смотри, что она тонкая, как тростинка. Она работать может, как лошадь! Да и сынок у тебя еще молод, тринадцать лет всего парню! Пока растет и мужает, ты ее еще раскормить успеешь. Глянь зато, какие у нее бедра широкие! С такими бедрами она тебе с десяток внуков народит!

Яков Афанасьич обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она стояла, прижавшись к стенке, щеки ее пылали румянцем, в глазах застыл страх.

– Эх, все-таки еще поразмыслю, Серафима. Больно она у тебя еще юна, – откусив большой кусок от краюшки хлеба, проговорил мужчина.

– Семнадцать лет! – воскликнула тетка Серафима, – Самый возраст для замужества! Чего в девках-то сидеть? Да и сам подумай, дорогой сват, мне она – лишний рот, своих девок едва кормлю. А тебе в хозяйстве лишняя баба все равно пригодится. Станет работницей при Анне Петровне. А через пару лет у них с твоим Тишкой уже будет настоящая семья.

– Ладно, Серафима, пойду, пожалуй, подумаю еще, поразмыслю, – произнес Яков Афанасьич и встал из-за стола.

– Нечего думать, дорогой мой! – торопливо воскликнула женщина и, бросив злой взгляд на девушку, схватила мужчину за руку, – чего тут думать? Надо брать!

– Такие дела наспех не делаются!

Яков Афанасьич высвободил руку и, нахлобучив на голову малахай, взял в руки полушубок и вышел в сени.