Кошка

У «Кошки» задрожали ноги, и она вынуждена была присесть. Взяв в руки радиосообщения Филиппона, переданные радистом Арсеном Галлем (тексты их подтверждены англичанами и полковником Реми), она прочитала:

«Брест, 6 декабря 1941 года... Шарнхорст, Гнейзенау и Принц Евгений на плаву и готовы выйти в ближайшее время в море...»

«Брест, 1 февраля 1942 года... Шарнхорст и Гнейзенау совершили сегодня выход из порта... точка... Уходят в море предположительно в 11 или 12 часов ночи...»

«Брест, 7 февраля 1942 года... Корабли в полной готовности к выходу в море... точка... Не доверяйте полнолунию».

Дрожащей рукой «Кошка» кладет их обратило на стол. С холодной миной англичанин произносит:

— Мы передали вам, мадам Каррэ, из Лондона эти сообщения в порядке информации для перепроверки. Вам они знакомы?

«Кошка» в полном смятении. Она понимает, что Блайхер не показал ей депеши из Лондона, но не может в этом сознаться, чтобы не вызвать подозрения. Поэтому Матильда, запинаясь, отвечает:

— Да, да, я знаю эти радиограммы. То, что передал Брест, соответствует действительности. Ведь «Шарнхорст» и «Гнейзенау» ушли в море...

— Так, значит, все три радиограммы из Бреста соответствуют действительности, говорите вы теперь, мадам Каррэ. А что же означает ваше сообщение от второго февраля?

Англичанин протягивает ей другой листок бумаги. Она читает, не веря своим глазам: «Париж, 2 февраля. Кошка сообщает:

Филиппов и Арсен Галль арестованы в Бресте несколько недель тому назад Блайхером... точка... Радист Бреста перевербован... точка... Не доверяйте сообщениям из Бреста... точка... В немецких морских кругах бытует мнение, что выход кораблей из Бреста в полночь вряд ли целесообразен, так как крейсера окажутся тогда в дневное время под огнем пушек Дувра... точка... Но и без того выход их в море ранее шести месяцев невозможен.... точка».

— Этого я не понимаю, — запинаясь, произносит «Кошка» в смятении. — Такого сообщения второго февраля я не передавала.

— Так, так, такого сообщения вы не передавали, хотя оно и начинается словами «Кошка сообщает», передано на ваших частотах и вашим радистом, в почерке которого сомнений нет.

— Для меня это загадка, — лепечет «Кошка». — Видимо, это самодеятельность радиста...

— Вот как? Тогда вы, наверное, будете утверждать, что и сообщение от одиннадцатого февраля тоже самодеятельность радиста?

И он протягивает ей еще листок бумаги.

«Париж, 11 февраля 1942 года... Кошка сообщает: дополнительно получены сведения, что Шарнхорст и Гнейзенау в результате попадания бомб выведены из строя не менее как на полгода... точка... Перевербованный радист из Бреста передает свои радиограммы с целью отвлечения английских бомбардировщиков от налетов на города Германии... точка... Бомбардировки Бреста должны вызвать волну ненависти населения против Англии... точка.. Филиппон вместе с Арсеном Галлем содержатся в брестской тюрьме... точка... Арсен Галль работает под принуждением на Блайзера... точка».

Англичанин ударяет кулаком по столу.

— Это вы передали одиннадцатого февраля, то есть в тот день, когда «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли в море! А откуда у вас информация, мадам Каррэ, что Филиппон и Галль уже несколько недель как арестованы Блайхером?

— Ничего подобного я не слышала, — клянется «Кошка», — и эти радиограммы не передавала.

— Не рассказывайте нам сказки! Господин де Вомекур подтвердит, что Филиппон и Галль находятся на свободе. Несколько дней тому назад он выходил с ними на связь.

— Пожалуйста, верьте мне, что я не имею ни малейшего представления об этих двух радиограммах. — произносит «Кошка» сквозь слезы.

— Нет, мы вам не верим, мадам Каррэ. Скажу то, что думаю: вы стали жертвой дезинформации, а теперь чисто по-женски пытаетесь отказаться от передачи обеих радиограмм, так как понимаете, что их следствием явилась самая настоящая катастрофа. Если бы я подумал, что вы сознательно дезинформировали нас, то мы сейчас не сидели бы здесь рядом и я бы приказал пристрелить вас где-нибудь на глухой улочке как бешеную собаку.

«Кошка» рыдает. Вомекур говорит примирительно:

— Мне кажется, что подобные выражения в отношении имеющей большие заслуги перед отечеством французской патриотки не совсем уместны. Я ни на одну секунду не спускал глаз с мадам Каррэ, когда она читала обе радиограммы, и убежден, что вся эта материя для нее — нечто новое и неизвестное.

«Кошка» бросает сквозь слезы благодарный взгляд на него.