Кошка Белого Графа

— Я сделаю это во время передачи, в самом конце, когда Альрика будет уже распирать от силы, — Рауд покачал снежный шар на ладони. — Соответственно, вы, Камелия, пойдете первой, и призвав Небею, убедите ее явить свою полную мощь.

Принцесса серьезно наклонила голову.

— Прошу вас, послушайте меня, вы оба! — Гелеона вдруг подалась вперед. — Вы привыкли покоряться воле богов, даже если она кажется несправедливой, вас так воспитали. Однако вспомните: темные боги ушли, когда люди отринули их, перестав приносить кровавые жертвы!

Она взяла за руку Камелию, а потом, потянувшись через герцога, и Рауда.

— Боги воплощают собой силы, которые мы вряд ли когда-нибудь постигнем до конца, с этим не спорит даже Зан Носса. Но как эти силы проявят себя, какой стороной обернутся, зависит только от нас. Я всего лишь человек и могу ошибаться в частностях, но уверена, что права в главном. Наши боги таковы, как мы сами. Они настолько же добры и мудры или жестоки и мстительны, как мы. А значит, мы не можем ожидать от них того, на что сами не способны.

Баронесса перевела взгляд с Камелии на Рауда.

— Если вы верите, что в Ночь Всех Богов не существует преград между нашим миром и незримыми мирами, между богами и людьми, поверьте, что преград не существует вовсе! Поверьте в себя. Вы можете все…

Ее прекрасные эйланские глаза горели, а у меня под шерстью бегали ледяные мурашки. В этот миг эйланка казалась одержимой. Словно ее устами говорила неведомая богиня — или сам Многоликий? Пальцы Камелии, стиснутые маленькой, но сильной рукой баронессы, побелели. Даже герцог Клогг-Скрапп смотрел на свою давнюю любовь с благоговейным ужасом.

Все вздохнули с облегчением, когда она разжала руки — и вдруг хитро улыбнулась:

— Знаете, у меня возникла одна идея, совершенно безрассудная. Но как это бывает с безрассудными идеями, она имеет шанс осуществиться и привести к очень интересному результату. Если, конечно, удастся внушить некой юной особе, что порой обман — это благо…

Глава тринадцатая, в которой со мной происходит то, чего не может быть, и то, чего не может быть никогда, но в конце концов все устраивается к лучшему

Ночь Всех Богов. Провал во тьму между вчера и завтра. Время концов и начал, когда все старое уходит, все плохое развеивается, и жизнь начинается заново — чистая, ясная, звонкая, как солнце поутру, как капель весной. Верится: в ней не будет ошибок, обид и зла, в ней все сложится так, как мечталось в самые светлые минуты. Ночь чистого листа. Праздник безнадежной и неистребимой веры в лучшее…

В этот день город украшают ветвями елей и пихт, пышными лапами сосен, венками омелы и букетами можжевельника в бурых ягодах — всем, что продолжает жить и зеленеть среди снегов. На дверях и окнах вывешивают яркие светильники, обвивают лентами фонарные столбы и стволы деревьев. Люди веселятся дома и на улицах, в трактирах и ресторациях. В каждом храме проводят торжественную церемонию, больше похожую на карнавал — любой может войти без спроса и присоединиться к действу.

Несмотря на метель, на улицах было шумно. Сани с гербом Вайнора пролетали мимо хохочущей молодежи и детей, играющих в снежки, мимо чинных семейств, которые раскланивались с соседями, желая им счастья и милости богов, мимо ярмарочных рядов и площадей с гуляющими толпами. Альгота устала прятаться и выжидать. Альгота хотела праздника и собиралась предаваться развлечениям до утра.

У Храма Всех Богов народу тоже собралось порядочно. Рауд говорил, горожане приходят поглазеть на богатые кареты, на нарядную знать и самого короля, на черно-белое облачение служителей Двуликого, которые встречают почетных гостей у крыльца. Именно поэтому мы поехали не короткой дорогой через дворцовый парк, а сделали крюк по городу, чтобы подкатить к парадному входу на радость толпе.

Храм Всех Богов изображали на картинах так же часто, как и королевский дворец. В жизни и тот, и другой оказались больше, чем мне представлялось. Но если дворец был сильно вытянут в длину, то округлые бока храма напоминали тыкву, обернутую шкурой рептилии, такой же громадной, как само здание — каждая чешуйка размером с тележное колесо и каждая переливается всем огнями радуги. В лучах мощных уличных лучезаров, я таких никогда не видела, по стенам прокатывались красные, синие, зеленые сполохи, а высоко в небе поблескивали золотые шпили тонких башен. Но все это праздничное великолепие было перечеркнуто косыми штрихами мутных белил — так густо летел снег, и яркий свет только привлекал к нему внимание.

Огромная дверь стояла нараспашку, правая ее створка была белой, левая — черной. На белой горел золотом полукруг солнца, на черной мерцал серебряный месяц. За дверью в таинственном полумраке помаргивали редкие огоньки. Больше зеваки снаружи ничего не видели.