Кошка и Токио

Кентаро предстояло изобразить чернилами целый мегаполис – по всей спине, плечам, рукам, ягодицам и бедрам. Начал он с дорог, силуэтов зданий, линий рек, набивая контуры еще до того, как определился с цветами татуировки. Требовалось сперва полностью наметить этот призрачный, похожий на гигантскую ракушку остов Токио и лишь затем, покончив со всеми контурами, начинать затенение деталей и вносить цвет. На создание всей татуировки уйдет пара лет – при условии достаточно регулярных визитов Наоми, в каждый из которых Кентаро предстояло набивать лишь небольшой фрагмент изображения. Существенен был и вопрос о том, сколько боли сможет вынести его клиентка за один сеанс.

Кентаро энергично принялся за дело, подробно прорисовывая очертания города, что, по традиции тебори, выполнял бамбуковыми палочками, тонкими металлическими иголками на их концах глубоко прокладывая линии в коже Наоми и наполняя их чернилами. Она поистине была одним из самых выносливых клиентов за всю его практику: ни разу даже не поморщилась от боли. Прицепив к своим очкам пару увеличительных стекол, дабы прорисовывать тончайшие элементы татуировки, Кентаро изобразил совершенно микроскопические нюансы облика города, что при взгляде с расстояния идеально дополняли его целостность.

Затруднение у него вызывал только один момент: невозможно было, работая над конкретным фрагментом, удерживать в сознании вид города в целом. Ему приходилось продвигаться малыми осторожными шажками, сверяясь с увеличенным на экране ноутбука фрагментом. В отличие от всех предыдущих своих работ, которые Кентаро был в состоянии мысленно видеть целиком, размеры и масштаб макроскопического города были чересчур велики, чтобы эту картину способен был разом схватить человеческий мозг.

Несколько сеансов ушло на то, чтобы вытатуировать контуры. Наконец Кентаро завершил последнюю деталь – собственный тату-салон в Асакусе, где сейчас и работал. Крышу заведения он планировал оставить незакрашенной, дабы в финале, блюдя давнишнюю традицию, набить там свою подпись.

Едва закончив прорисовывать контуры черными чернилами, Кентаро был готов приступить к закрашиванию цветом, затенению, прорисовке мелких деталей. Начать он решил с Сибуйского диагонального перехода[5].

– Хм-м… – задумался он, остановив работу.

– Что-то не так? – подняла голову Наоми.

– Да вот прикидываю: то ли изобразить, как люди переходят перекресток у станции Сибуя, то ли как ждут зеленого сигнала.

– Не надо мне никаких людей!

– В смысле?

Наоми вновь опустила голову и закрыла глаза:

– Я хочу просто город. И не хочу никаких людей.

– Но какой же город без людей?

– Неважно. Это моя спина и моя татуировка. И я за это плачу.

– Хм-м…

Кентаро почувствовал укол гордости. Наоми действительно регулярно оплачивала его работу, и он считал ее хорошим клиентом. Однако он был одним из лучших татуировщиков в Токио и привык, чтобы заказчики соглашались с его дизайном. Они никогда не диктовали ему, что делать. Живущий в нем художник, естественно, вспыхнул гневом, и все-таки, как говорят японцы: «Kyaku-sama wa kami-sama desu» – «Клиент – наш бог».

«Что ж, ладно, – решил он. – Она потребовала „никаких людей“. Но ведь животные – не люди?»

Черными штрихами и полутенями он нанес на татуировку небольшую кошку, добавил ей пару цветных пятен, дабы она была трехцветной, поместив ее прямо напротив фигуры Хатико[6], что у выхода с вокзала Сибуя, после чего, довольный, продолжил свою работу.

В какой-то момент, уже вовсю работая над затенением татуировки, Кентаро начал не на шутку опасаться, что теряет рассудок.

Наоми обычно разговаривала с ним во время сеансов, прося Кентаро описывать тот фрагмент города, над которым он работает в данный момент. Она указывала, в какой части Токио какое время года желает получить, и Кентаро безропотно изображал то осень с ее красными кленами и ярко-желтыми кронами гингко, то весну с нежным розовато-белым цветом сакуры в парке Уэно.

– А сейчас ты где? – спрашивала она.

– В Гиндзе. Только что закончил башню «Накагин»[7].

– Здорово! В Гиндзе пусть у нас будет зима.

– Понял, – отвечал Кентаро и принимался цветом и тенями изображать свежий белый снег, что за ночь укрыл квартал. В результате город на спине у Наоми выглядел как лоскутное покрывало со всеми четырьмя временами года.

Частенько, когда Кентаро трудился над неким фрагментом Токио и обсуждал это местечко с Наоми, на следующий сеанс она являлась, посетив эту часть города. Она приносила мастеру какое-нибудь угощение или сувенир – сласти из Харадзюку или румяные гёцза[8] из Икебукуро, и Кентаро от этих знаков внимания смущенно краснел.

Иногда они вместе пили зеленый чай, и Наоми рассказывала ему о том, что с ней случалось в промежутке между их встречами или что доводилось наблюдать в городе. Насколько продвинулось, к примеру, строительство Олимпийского стадиона, когда она в очередной раз проходила мимо. Она рассказывала Кентаро о жизни разных людей, населяющих Токио, и мастер всякий раз тихо, не перебивая, ее слушал.