Кошка, которая умела плакать. Книга 1

В бытность студентом Линдоргской Академии он не смог отказать сокурсникам, вздумавшим сделать себе одинаковые светящиеся татуировки, но, испытывая отвращение к этим вычурным штукам, наколол свою в таком месте, где она будет не слишком заметна. И теперь на его свешенную за окно босую ногу, как на фонарь, слетались ночные бабочки, мухи и комары (которым, к счастью, танайская кровь была не по вкусу). Ирсон улыбнулся, вспомнив, как отец любил подтрунивать над матерью, говоря, что ему досталась настолько ядовитая жена, что ею и комары брезгуют.

В дверь постучали. «Кстати, о матери и отце», – пробурчал танай, нехотя спрыгнул на пол и коротким шипением включил свет. До чего же некоторые любят расковыривать старые раны! Его пальцы на пару секунд замерли на дверной ручке, прежде чем повернуть её. Ирсон посторонился, впуская в комнату гостя – человека лет пятидесяти.

– Очень рад, что ты нашёл время поговорить со мной, Ирсон, – сказал тот, протягивая танаю крепкую загорелую руку.

– Как я мог отказаться? – Ирсон не решался предложить гостю сесть – в некоторых странах это считалось бестактным со стороны бессмертного существа по отношению к существу смертному, эдаким намёком на его немощность.

– Когда я узнал, что случилось с твоим отцом… Его жизнь не должна была закончиться так , – болезненно сжал кулаки гость.

– Я долго не мог принять его выбор… его смерть, дядя Рестес. Понимаю, что вы чувствуете сейчас.

Ирсон и сам пережил всё это много лет назад, когда, вернувшись домой после долгой учёбы в Линдоргской Академии Магии, не узнал своих родителей. Беззаботное счастье, как аромат духов, которые, уезжая, забыли закрыть, улетучилось, выветрилось из их дома. Отец больше не играл на смешной, завязанной узлом дудке, нахлобучив на свою огненно-рыжую шевелюру высокую шапку заклинателя змей – свадебный подарок какого-то старого друга; и мать не забиралась в широкую корзинку, чтобы, подхватив его затею, исполнить один из тех гипнотизирующих, экзотических танцев, которым она обучилась при храме Тиалианны. В детстве только эти представления напоминали Ирсону, что родители его принадлежат к разным расам, что Ирсон-старший – смертный человек, а Илшиаррис – высшая танайка, вечно юная дочь одного из древнейших жреческих родов Змеиного Глаза. Они выглядели ровесниками…

Теперь же Илшиаррис с её нежной, цвета слоновой кости кожей и лёгкими, тонкими, как паучий шёлк, волосами, гибкую и подвижную, можно было принять за позднюю дочь своего мужа. Дочь, страстно любящую того, кто неизбежно её покинет…

Ирсон едва различал бесконечно дорогие черты отца под сетью морщин. В первый момент он даже подумал, что тот подхватил какую-то иномировую заразу или перемудрил с новым заклятьем. А потом, поняв, в чём дело, проклял себя за то, что внял уговорам Ирсона-старшего поступить в Линдорг, исполнив его несбывшуюся детскую мечту. Как он мог не подумать о том, что эти тридцать лет могут оказаться для отца последними? Ирсон отдал бы всё на свете, чтобы исправить свою ошибку, прожить эти драгоценные годы здесь, в Северном Мосте, с теми, кого он действительно любил. А не в обществе тщеславных, бездушных колдунов! В порыве ярости он попытался сжечь, разломать, растолочь в труху свой злосчастный линдоргский посох, словно тот, как пиявка, высосал, выпил всё счастье из его жизни. Но, разумеется, не преуспел.

Мать, такая бледная, что жемчужная чешуя на её лбе и скулах сливалась с кожей, постоянно говорила шёпотом, так что постороннему могло показаться, что она опасается потревожить кого-то или боится, что её подслушают. Ему было невыносимо жить в этой обители тихой грусти и медленно угасающей жизни. Он был бессмертным и никак не мог взять в толк, почему отец хочет покинуть этот мир так скоро, тем более что спастись от старости и смерти было легче лёгкого. Даже если бы семейных сбережений и связей Илшиаррис в Наэйриане [10] не хватило бы, чтобы уговорить кого-нибудь из изготовителей тел сделать ему, смертному, бессмертное тело вопреки воле Веиндора, никто не мешал найти такого умельца где-нибудь в отдалённых землях Энхиарга или вовсе за его пределами, где влияние Милосердного идёт на убыль. Но родители почему-то не делали этого…

– Я смотрю, ты перевёз сюда почти всю их мебель, – сказал Рестес, проводя пальцем по ящику комода, покрытому инкрустацией в виде жемчужных змеек, обернувшихся вокруг оранжевых солнечных дисков, которых родители в шутку называли своим семейным гербом.

– Да, – с трудом выдавил Ирсон; он и не ожидал, что воспоминания так навалятся на него – он словно нырнул в обманчиво мелкое озерцо за оброненным ключом и не заметил, как погрузился в сумрачную пучину, где водоросли так и норовят спутать тебе ноги и со всех сторон давит холодная толща воды. – Мама решила продать дом вместе со всей обстановкой. А я не мог ничего себе не оставить.

– Узнаю танайскую манеру. Хорошо, что в этом ты пошёл не в мать, – не глядя на Ирсона, проговорил Рестес.

– Узнаёте? – не сдержавшись, зашипел Ирсон. – Я думал, мама умрёт от горя, когда отца не стало!