Кошка, шляпа и кусок веревки

Кроме того, я чисто случайно знаю, как много значат для Хоуп наши редкие поездки к морю. О, разумеется, я и сама очень радуюсь этим поездкам, хотя многое из того, что я так хорошо помню, в Блэкпуле уже исчезло. «Счастливая пикша», например, превратилась в ирландский паб, а дешевые гестхаусы уступили место дорогим современным гостиницам. К счастью, Хоуп ничего этого попросту не видит, а потому избавлена от подобных мелких разочарований. Она по-прежнему с наслаждением вдыхает в Блэкпуле типично английские запахи морского побережья — смешанный аромат морской соли, нанесенного приливами ила, бензина, жареной рыбы, масла для загара и сахарной ваты. Она с наслаждением слушает шепот волн, набегающих на галечный пляж, крики детей, шлепающих босиком по кромке воды. Ей приятно чувствовать под босыми ногами морской песок — я-то в своем инвалидном кресле никак не могу поводить ее по песочку, а вот Крис всегда с ней гуляет, подводя ее к самой воде, — и слушать податливый хруст щебня на дорожке, ведущей на пляж. Она радуется нашему общему пикнику — его всегда устраивают в одной и той же части пологого пляжа, где можем легко спуститься к воде даже мы, колясочники, — чаю из термоса, двум аккуратным, в четвертушку ломтя, сэндвичам (всегда одинаковым, чтобы не вызвать аллергии: один с тунцом, один с яйцом) и одному-единственному розовенькому пирожному, на девять десятых состоящему из сахара и украшенному ярко-красной синтетической половинкой вишенки; примерно такие пирожные нам покупали в детстве ко дню рождения. Хоуп нравится подбирать у самой воды ракушки — крупные, толстостенные, типично английские ракушки с чешуйчатыми створками и порослью других мелких ракушек-«пассажиров», а внутри такие гладкие, перламутровые — и складывать в карман округлые голыши, обкатанные морем.

То, чего она не видит, я всегда могу ей описать, хотя Хоуп многое подмечает гораздо лучше меня. И это отнюдь не связано с каким-то шестым чувством или чем-то подобным; просто она умеет на полную катушку использовать то, что у нее еще осталось в распоряжении.

— Ничего страшного, все будет хорошо, — утешила она меня, когда я снова пожаловалась, что нас оставили за бортом. — Мы прекрасно без этого обойдемся. Вспомни Сару…

Вспомни Сару. Легко сказать! Несправедливость того, как с нами поступили, не давала мне спать всю ночь; мерзкая мелкая несправедливость. «Правила есть правила», — сказала Лоррен, но мы обе прекрасно поняли, почему нас лишили удовольствия, наказав, точно детей, пойманных за сараем с сигаретой. Все это имело самое непосредственное отношение к власти над людьми, которых легко можно запугать, подчинить себе; и Лоррен, как прочие грубияны и задиры, сама будучи слабой, любила полюбоваться слабостью других. Разумеется, у нас хватило ума не показать ей, насколько мы расстроены. Только Веселый Крис это заметил — и очень рассердился из-за нас, хотя помочь нам ничем не мог. Мы даже Морин не стали жаловаться — хотя я сомневаюсь, что обращение к ней могло хоть что-то изменить. Мы просто сидели и мирно беседовали о Ривьере; о запахе тимьяна, который волнами наплывает с холмов; о том, сколькими волшебными оттенками синего и голубого обладает вода в Средиземном море; о макрели, поджаренной на решетке; о вкусных холодных коктейлях, которые так приятно пить, сидя на краю бассейна; о девушках в бикини из яркой материи в горошек, которые в изысканных позах возлежат в шезлонгах на палубе яхты с поднятыми парусами, похожими на крылья фантастической птицы…

Только Крис знал правду. Веселый Крис с серьгой в ухе и густыми патлами, стянутыми сзади в хвост. На самом деле он даже санитаром здесь не считался — хоть и выполнял работу медбрата за жалкие ползарплаты, — зато мы любили его больше всех; он, единственный из всего персонала, действительно по-дружески с нами беседовал и считал, что мы такие же полноценные люди, как и все остальные.

— Не повезло вам, Буч, — только и сказал он, услыхав, что мы с Хоуп никуда не едем; но в том, как он это сказал, было куда больше искреннего сочувствия, чем во всех сладеньких разъяснениях Лоррен. — Похоже, нам тут вместе торчать, — с улыбкой прибавил он, — я ведь тоже угодил в список нежелательных элементов.

Эти слова заставили меня улыбнуться. Лоррен нашего Криса терпеть не может, зато его любят все остальные обитатели нашего дома, хоть он и не настоящий медбрат; меня он называет Буч, а Хоуп — Санденс,[12] никогда не пресмыкается перед начальством и не выказывает особого уважения тем, кто выше по должности, хотя они, наверное, именно этого и ожидают от человека, оказавшегося в его положении.

— Ничего, зато мы с вами вдоволь всяких старых песен попоем, верно?