Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Они словно приклеены к небу. И все растут и растут вверх. Филигранные краны застыли в воскресном покое.

Школа Вальтера Гропиуса была закрыта. Мы заглянули в окна первого этажа: на классных досках не стертые после урока английские слова, склеенные из бумаги и картона макеты, полет на Луну, ботанические коллекции: временная тишина. Мне школа понравилась. Ты сказал: «Сойдет».

В роскошном спортзале команда девочек из Целендорфа играла в итальянскую лапту с девочками из другого округа: среди них была одна с длинными легкими золотистыми волосами — как раз в твоем вкусе.

За недорытым котлованом (земляные работы прерваны из-за морозов) между растущими как грибы высотными зданиями мы увидели каменную ветряную мельницу с вращающимся венцом: все еще используется, но уже как силосная башня. Я объяснил, в чем ее отличие от обычной. Интерес проявил только Рауль.

Проводив остальных членов семейства — они укатили на «пежо», — мы с тобой вернулись домой тем же путем (озябший Франц на остановке автобуса: худенький и ласковый). По часам Рауля — свои ты потерял, а я часов не ношу — я засек время: до школы сорок минут. (С тех пор как открылась новая линия метро, всего тридцать пять). И так все семь лет — туда и обратно. Посчитай, Франц, так много времени для себя…

Когда улитка остановилась, чтобы отдохнуть, она услышала, как высыхает ее след. Школа Гропиуса — первая в Западном Берлине совокупная школа. Желеобразный слизистый след быстро превращается в сморщенную бумажную полоску. В Швеции и земле Гессен таких школ больше: полные воздуха и света здания, словно играючи придуманные архитекторами, в которых учитель больше не стоит на возвышении, а школьники не сидят строгими рядами. Улитка не могла больше выносить потрескивания высыхающей слизи. Совокупная школа — это эксперимент; постарайся, Франц, чтобы он удался! Итак, улитка вновь тронулась в путь и шумом собственного передвижения заглушила потрескивание сохнущей слизи. Во время предвыборной борьбы я сказал о совокупной школе: «Она — предпосылка для выработки практического навыка общественной активности». Профсоюзникам милее противоположная точка зрения. Улитка боится остановиться на отдых, боится вновь услышать потрескивание сохнущего следа. Мы всего лишь впервые — и с очень небольшим перевесом — победили на выборах, не более того, дети, не более того…

— Но все же дело было что надо.

— Да и радость доставило — разве не так?

Так-то оно так, я и впрямь рад, что перемены произошли таким нормальным, законным путем, через выборы. Но «черные» не умеют терпеть поражения. Обязательно пустят в ход страх: ручейки лжи уже потекли во все стороны, смутные подозрения, заразительные, как насморк, ложные надежды на всех парах мчатся в обратную сторону: огромные (а в сущности, ничтожные) мыльные пузыри…

Удержимся ли какое-то время от соблазна прыгать — мечты всех улиток?

Боюсь (и надеюсь), что нет. По всей стране они ищут ходы и выходы и в принципе не могут не спешить. Это и делает улиток столь подвижными — их стремление обогнать друг друга. Умеренные (заклиненные на карьере) и улитки типа «эх, рванем», молодежные улитки-авантюристки с размахом, ученые улитки, вырывающиеся из спертой атмосферы городской и федеральной бюрократии, даже привыкшие шагать в строю и бесповоротно прагматичные домашние улитки-реформаторщики, — все они обречены ползать и говорить (мечтать) о великом скачке…

Продвинутся ли вперед? — Не намного.

Отклонятся ли в сторону? — Всегда будут пытаться.

Станут ли конфликтовать? — Любой ценой.

Изменят ли что-нибудь? — Больше, чем сами осознают.

Будут ли блуждать? — Согласно плану.

Повернут ли назад? — Для виду.

Достигнут ли своей цели? — Никогда.

Победят ли? — Да (в принципе).

— А ты? Опять за старое?

— Писать-писать и выступать-выступать?

Несколько недель назад я стоял у прилавка (у себя во Фриденау) и разглядывал кружочки под пивные кружки. Группа еще совсем молодых писателей робко, но дружно, как по команде, подошла ко мне. Они заговорили со мной очень доброжелательно (мол, моя политическая деятельность, конечно, очень важна, но не страдает ли от этого мое творчество как писателя?). О своих талантах говорили едва слышно, словно боялись сквозняка. Только что выражавшие трогательную заботу о моем времени, они сразу ощетинились, как только я с помощью двух картонных кружочков продемонстрировал им расклад своих будней: «Вот это — моя политическая работа как гражданина и социал-демократа, а вот это — моя профессия, мое сочинительство, называйте как хотите». Я раздвинул кружочки, потом придвинул поближе друг к другу, поставил их «домиком», положил один на другой (и поменял местами), потом сказал: «Временами трудно приходится, но справляюсь. Поменьше беспокойтесь обо мне». Но молодые писатели не отставали и, видимо, ожидали, что я сброшу тот или иной кружочек с прилавка. И ужасно разозлились, что я позволяю себе иметь два кружочка. (На следующий день я поехал в Бремен: опять говорить и говорить. Там много проблем: и то, и это.)