Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Если в мире труда, у конвейера и тому подобных механизмов Меланхолия как тип общественного поведения — реальность, если она вторгается и в помешанный на туризме мир развлечений и там — не предусмотренная проспектами — отвоевывает себе место, если труд и досуг вскоре подчинятся одному принципу утопического устройства общества — всеобщей занятости, — тогда Утопия и Меланхолия встретятся и совместятся: наступит бесконфликтное время деловитости и занятости — время, не осознающее себя самое.

Чисто умозрительное рассуждение? Произвольная вариация на тему «Меланхолия»? Погрязнув в настоящем и ежедневно окунаясь в мутные потоки течений, окрашенных во все цвета политического спектра, я не мог обрести той дистанцированности, которая предписывает научному взгляду оставаться бесстрастным, а изложению — сухим. Ибо меня, уважаемые ученые, со всех сторон обступали глашатаи различных утопий, норовивших обскакать друг другу, и я ежедневно — будь то во Франконии или в Эмсе — впадал в меланхолию от тамошних обстоятельств, и у меня просто не было времени почитать Аристотеля и Фичино, Бёртона и Шекспира, Кьеркегора и Шопенгауэра, Беньямина и Маркузе. Ни Пановский, ни Заксль не подсовывали мне шпаргалок. Лишь позже я прочел у Вольфа Лепениса и Арнольда Гелена, как левая меланхолия соотносится с правой. Лишь позже, читая чужие работы, я смог расширить свой кругозор, а также утвердиться или усомниться в собственной точке зрения. А она гласит: там, где Меланхолия возникает, имеет место или продолжается, она сама себя не осознает.

Где бы я ни был, люди восторженные и отнюдь не образованные впадали в пессимизм, а во всем разочаровавшиеся, не оглядываясь на Гегеля, безуспешно пытались взмыть ввысь. Не уверенные в себе, а следовательно, и в своем исходном родстве, девы Utopia и Melencolia отталкивали друг друга от микрофона, и ни та, ни другая не желали уступить. Поэтому я почти не буду — разве что мимоходом — приводить цитаты из имеющейся литературы. Лучше расскажу, как часто и в каком обличье, насколько обнаженно или замаскированно встречались на моем пути главные выразители Меланхолии, как они попадались мне на каждом шагу и начинали на меня влиять: Меланхолия не только имеет название, она проникает сквозь все — и ничем не уравновешивается, кроме Утопии.

Откровенно говоря: тема моего доклада и его предмет, относящийся к истории искусства, очень затруднили мне работу над рукописью книги под названием «Из дневника улитки», в течение двух лет то распухавшей, то сокращавшейся; ибо чем упорнее я старался очертить и выразить улиточий путь прогресса для своих детей — а может, и для других, — тем загадочнее становилась для меня гравюра Дюрера. Итак, я пытался объяснить своим и другим детям, что такое период застоя в прогрессе. Быстро просыхающий слизистый след. Я перебирал кучу тряпья и хлама, заменял отдельные предметы. Весам, песочным часам и колоколу, цифровому квадрату и циркулю быстро нашлись соответствия. Если Melencolia сидит у конвейера, охотясь за объектами съемки, превращается в соляной столб или скачет на пустом улиточьем домике, значит, ей находится место и в современном вычислительном центре и под формулой Эйнштейна.

Находясь в пути — застряв в пробке на автобане, отгородившись от выхлопных газов кабиной дергающейся рывками машины, как бы навечно встроенной в общий поток и подчиняющейся его улиточьей скорости, — я часто видел ее мрачно вцепившейся в руль: Melencolia с водительскими правами. Когда Альбрехт Дюрер вырезал свою «Melencolia», ему было сорок три года; мне сейчас столько же. Этот доклад подводит итог моим счетам с улитками.

Гравюра по меди имеет свою предысторию. Еще во власти средневековой аллегорики и, следовательно, стереотипов учения о темпераментах, Дюрер в 1502 году вырезал гравюру по дереву «Philosophia» для титульного листа какой-то книги; по углам он изобразил холерический, сангвинический, флегматический и меланхолический темпераменты в виде четырех ветров. «Boreas», холодный северный ветер, дряхлый старик, дует на гирлянды листьев вокруг названия, порождая сосульки и символизируя зиму. Внешность четырех апостолов на двух картинах на дереве также зависит от учения о темпераментах; как доказывают теоретические труды Дюрера, этим учением руководствовался он и при работе над портретами, из него исходил и в трактовке анатомии и пропорций. Лишь одна его «Melencolia» несет на себе отпечаток новых веяний, противоречащих аллегорике, даже если это новое проступает еще робко, сковано средневековой традицией и в силу этого неотчетливо.