За глаза Диксон называет ее курицей. А Мартинес молча соглашается. Двадцатишестилетняя блондинка не выглядит слишком умной. Они научены не недооценивать противника, но разве эта девица – высокие сапоги, платье, пальто, кудри, длинные ресницы и пухлые губы – представляет опасность? Такие созданы для отдыха и развлечения. Такие находят место даже в этом мире. Всегда рядом с мужчинами, всегда в теплом месте, всегда урывая сладкие куски.
Цезарь наблюдает за женщиной, которую он даже мысленно своей не называет, и машинально достает из кармана фляжку. Раздраженно встряхивает ее над землей, словно не веря, что та пуста. Серая тень рядом – и почему-то дрожащая пластиковая бутылка с водой.
- Спасибо, красавица, - благодарит трясущуюся девушку Мартинес и удивленно оглядывается, слыша смешки.
Они зря смеются: не так уж сильно он преувеличил. Или сильно? Под невнимательным взглядом мужчины незнакомка ежится и заливается краской, вдруг исчезая в толпе. Отставляя после себя только застывшую перед глазами картинку: темные длинные волосы, болезненно бледная кожа и нездоровая худоба. Серое платье, огромная черная куртка, нелепые желтые мокасины и голые ноги-спички. Оригинальный наряд для поздней осени.
Мартинес скучающе поглядывает в сторону Диксона, который отвлекает Дейзи от приема припасов, то и дело пытаясь обнять девушку за талию. Она оглядывается на Цезаря, округляет глаза и кривит губы. Он знает о ее ненависти к Мэрлу. К Шуперту, к Кроули, к Тиму, ко всем вокруг. И больше всего – к Губернатору. Или все же к Роуэн, которая посмела увести у Дейзи Филипа, оставив ни с чем? Это ничто очень быстро приобрело более определенный образ: смешливые глаза, широкие плечи и сильные руки, поигрывающие сейчас от нетерпения битой.
Ее квартира, в которой они оказываются, успев промокнуть под внезапным дождем, завалена вещами. Больше всего здесь платьев. Жительницы города выбирают женственность. Что не может не радовать мужчин. Дейзи не зря когда-то послушно ложилась под Губернатора. Полученная возможность работать на складе делает ее счастливой. Девушка не любит свою работу. Она любит красивую одежду, косметику и леденцы. Последние вряд ли даже детям достаются, судя по тому, что никогда не переводятся в квартире блондинки. Слишком сладко улыбающейся сейчас и тянущей Цезаря в направлении спальни.
Приторный запах духов, к которому невозможно привыкнуть, стройное тело, красивая грудь, жаркие поцелуи – привычная программа. За пару недель Цезарь успел изучить каждую родинку на этой нежной коже, каждое, словно заученное, движение и каждый звук. Он считает до десяти, и она тихо вздыхает первый раз. Несколько ритмичных движений – протяжный стон. Его руки накрывают ее грудь – широко распахнутые глаза. Он сжимает бедра в пальцах – она картинно облизывает губы языком. Укоряет темп – громкие вскрики и бессвязные, повторяющиеся до буквы, просьбы продолжать.
Дейзи цены бы не было на футбольном поле. Мартинес откатывается в сторону и громко смеется. Она тихо улыбается, делая вид, что понимает.
- Мой такой странный, он каждый раз после этого просто лежит и смеется, - говорила бы блондинка подругам, если бы они у нее имелись.
Девушке даже в голову не приходит, что смеется он над ней. Над ее единожды заученной и ни разу не сбившейся программой. У Дейзи под матрасом лежит книга о том, какой должна быть женщина в постели. Читать и понимать прочитанное она, судя по всему, умеет. И только.
Дейзи мягко поднимается на ноги и модельной походной – совершенно обнаженная - шагает на кухню, даже не оглядываясь. Уверена, Мартинес смотрит восхищенным взглядом вслед: стройные ноги, тонкая талия, ровная спина, копна белокурых волос. Он всегда любил блондинок. Что-то в них было такое - наивно-вульгарное. Заставляющее хотеть и владеть. Его бывшая жена тоже была светловолосой. Стервой.
- Я приготовить ничего интересного не успела… - слышится виноватый голос из кухни, заставляющий мужчину насмешливо ухмыльнуться.
Говорила бы уже честно, что не смогла. Готовить она вообще не умеет. Хорошо, что и не особенно стремится. Единственное, почему Мартинес едва не бросил Дейзи после первого же завтрака в ее обществе – страх отравиться.
- Так что, мы перекусим сэндвичами, да? Хлеб сегодня утром занесли свежий. А кофе я сейчас сварю, - она заходит в комнату, поигрывая обнаженными бедрами, и досадливо прикусывает губу при виде того, как Мартинес застегивает джинсы. – Но если ты хочешь, я спагетти сварю и…
- Забей. И на кофе забей, воды попью, - глядя в ее расстроенные глаза, пропадает всякое желание честно сообщить, что ее кофе – такое же дерьмо, как и еда. – Чем занята так была, красавица?