Кошки-мышки (СИ)

Им выделяется одна камера на двоих, и Митч вздыхает, провожая заинтересованным взглядом проходящую мимо девушку – он явно рассчитывал здесь хорошенько отдохнуть и поразвлечься. И у него, скорей всего, будет такой шанс. Если Минни живет одна. А представить ее, разделяющую небольшое помещение с кем-то еще, даже вынужденно, почему-то было сложно. Даже невероятно – кажется, что она бы не выдержала соседства.

- Я даже не поверила, когда услышала, - Мартинеса, оставившего в камере Митча, все еще задающего Тайрису вопросы, встречает в блоке изумленно улыбающаяся Карен. - Рада видеть. Наверное, рада. Прости, я… все еще не могу забыть и понять.

- Я тоже. Ни забыть, ни понять, - хмурится он, передергивая плечами, и окидывает давнюю знакомую изучающим взглядом: она выглядит вполне счастливой. - Как тут?

- Отлично! Нет, серьезно, отлично! Да, это не город, да, это тюрьма, да, тут меньше всего, но здесь… Все настоящие, понимаешь? Здесь спокойно, нет комендантских часов, запретов, этих ваших боев с ходячими, Губернатора. Что с ним? Где он, Цезарь? - встревоженно всматривается она в его лицо.

- Не знаю. Наверное, мертв.

- А Шуперт? Ты же не с ним пришел? - заглядывает Карен ему за плечо в камеру и широко улыбается настороженному Тайрису, видимо, решившему проконтролировать, о чем тут общаются бывшие знакомые. - Все в порядке, Тай.

- Он погиб. Сложно перенес то, что произошло, - осторожно подбирает слова Мартинес.

- Зато ты отлично перенес – улыбка с лица не сходит.

- Перестань, - касается руки Тайриса Карен, заставляя задуматься о том, что между этими двумя что-то есть. - Ты все оглядываешься, Цезарь. Ты кого-то ищешь? Твоя… девушка живет в этом блоке.

- И не слишком стремилась хранить тебе верность. Настроила против себя всех в попытках добиться благосклонности местных старожилов. Та еще…

- О, Тай, ты о Дейзи? Она… не она… - хлопает глазами Карен, не присутствовавшая при торжественной встрече восторженной Дейзи с Мартинесом в тюремном дворе. - А ты ведь Минни хочешь увидеть? Она так и не стала общительней тут, но, кажется, вполне нормально себя чувствует. Помогает присматривать за детьми. А сейчас, кажется, у себя. Дальняя камера, Цезарь, мимо не пройдешь.

Он лишь кивает благодарно и оставляет позади себя парочку, тут же занявшуюся сплетнями о нем и всех его девушках. Этим тюремным будет о чем поговорить в ближайшее время. Хотя разве они сами не такие? Наверное, такие же. Достаточно безопасное место, отдельные камеры, отсутствие постоянной опасности холода и голода должны делать свое дело. То есть вынуждать людей искать не только спокойствия, но еще и развлечений. А что может быть лучшим развлечением, чем бутылка хорошей выпивки, полные карманы курева и чье-то покорное тело рядом?

Наверное, ничего. Он застывает в дверях камеры и смотрит на свернувшуюся клубочком на койке девушку, хмуро глядящую в серую стену. Точно ничего.

- Эй, красавица, - тихо улыбается Мартинес, удивляясь тому, как хрипло звучит его голос.

Тому, как вдруг спокойно становится при виде нее: целой и невредимой. Тому, как неожиданно тяжело сделать этот первый и единственный – камера слишком маленькая – шаг ей навстречу и коснуться ее, заглядывая в глаза и убеждаясь, что она ему рада. Тому, как чертовски сильно хочется сжать ее, такую худую, хрупкую и белоснежную, в своих руках.

У него так давно не было женщины. У нее ведь тоже давно никого не было? Не было его.

Она, наконец, медленно улыбается, касается ледяными пальцами его небритой щеки, сжимает ладонью плечо, подается навстречу, громко выдыхая ему в шею, обжигая дыханием и заставляя забыть обо всем, кроме нее самой. Даже необходимость запереть дверь вспоминается с трудом, только после того как Минни, уворачиваясь от его жадных губ, скользящих по ее белоснежной коже, избавленной уже почти от всего лишнего и так мешающего, торопливо поворачивает непослушными пальцами самодельную защелку.

Где-то там, так близко, всего лишь за решеткой, завешенной плотным темным одеялом, раздаются чьи-то голоса, детский смех, быстрые шаги. А тут, совсем рядом, под ним, даже футболки не снявшим: податливое тело, закушенные губы, покрасневшие щеки.

Где-то там, так далеко, словно в другом мире, кто-то о чем-то спорит, кто-то куда-то идет, кто-то кого-то зовет. А тут она, такая чужая уже, такая снова непривычная, такая настороженная в глубине глаз, словно пришедшая из чужого мира.

Такая, она возбуждает даже больше. Заставляет сильней сжимать в руках ее тонкие запястья, прикусывать почти прозрачную кожу, и вбиваться все быстрее, не жалея, не думая, только чувствуя. А больше ему и не нужно.