Кошки не плачут

— Да будьте вы прокляты, Дети Иншантры! — прошептала я прямо в черную пасть ночи, в равнодушный ветер, в тусклый свет фонарей, в таинственные тени, скользившие в глубине переулка. Я не торопилась возвращаться в дом Вика, парня-полукровки, который так стремительно становился для меня кем-то гораздо ближе, чем просто друг. С ресниц капали злые горячие слезы — да, кошки не плачут, но этой ночью во мне не было ничего от дикого зверя, презиравшего опасность и не боявшегося боли.

Маленький беззащитный котенок стоял посреди пустынной улицы и беззвучно плакал в ночи.

Глава 7

Красно-коричневая спальня встретила меня гостеприимно: на столике примостились тарелка с умопомрачительно пахнувшей едой и открытая бутылка темно-красного, почти рубинового, вина. Камин был включен, и блики, отбрасываемые огнем, придавали комнате таинственный, просто волшебный, вид.

Вик переоделся в разношенные линялые джинсы и белую майку, в которых выглядел в сто крат аппетитнее приготовленного для меня ужина. Я впервые увидела его голые руки, крепкие, рельефные, с выбитыми на бледной коже татуировками — теми же непонятными символами, что и у Анж.

— Глоток вина, моя леди? — улыбнулся Вик, протягивая мне наполненный на треть пузатый бокал. Я молча взяла, пригубила, забыв чокнуться. Выдохнула — вино оказалось крепким — и безжизненным кулем плюхнулась на кровать.

— Эй, что такое? Что-то случилось?

— Да нет, все в порядке. Просто… я очень устала. Все эти события…

— Понимаю. Вот, возьми — Анж кое-что подобрала тебе из своих вещей.

Я бросила взгляд на аккуратную стопку одежды — футболка, достаточно длинная, чтобы в ней спать, и красный спортивный свитер на молнии. Сойдет. Повезло еще, что сестра полукровки не носит все эти кокетливо-розовые рюшечки и кружева, столь любимые девушками. Все правильно — изнеженная кукла и не пришла бы в «Кусаку», не полезла бы на арену против известной своим диким нравом драчуньи — меня.

— Спасибо, — кивнула я. — Это подойдет. Я верну потом.

— Забудь, у сестры куча шмоток. Ты сперва поужинаешь или примешь душ?

— Хочется отмыться от крови, — брезгливо поморщилась я, взглянув на коричневатую корку, въевшуюся в свитер.

— Хорошо. В ванной есть халат и полотенце. Бери все, что понадобится.

Ванная была в конце темного коридора, большая, холодная, с мертвенно-голубыми кафельными стенами. Сама ванна, старинная, на нелепых гнутых ножках, была прикрыта клеенчатой занавеской — единственным ярким здесь пятном. На размывчато-зеленом фоне пестрели морские рыбки, отчего вся квадратная занавеска походила на большой аквариум. Напротив ванны, над раковиной, висело огромное круглое зеркало, полочка под которым была завалена мелочью вроде тюбиков от зубной пасты, зубными щетками, какими-то кремами и склянками с разноцветными жидкостями. М-да… еще более впечатляющий беспорядок можно увидеть разве что у меня дома.

Приблизившись к зеркалу, я заметила одну странность, привлекшую мое внимание: почти в самом центре его прочертила широкая уродливая царапина — вернее, четыре параллельные царапины, словно от чьих-то когтей. Какова же должна быть сила того, кто так изуродовал зеркало! Царапины были очень глубокими, и, судя по расстоянию между ними, когти у их владельца были нешуточного размера. Кто мог такое сделать? И зачем?

Потом я вспомнила, что нахожусь в доме двух вервольфов-полукровок, и на душе сразу стало как-то неуютно. Припадочная Анж вполне могла треснуть по зеркалу в порыве дурного настроения. Надо взять на заметку — и не попадаться ей на пути в такие минуты. А еще лучше — не лезть против нее на арену в следующий раз. Одного вервольфа, уложившего меня в больницу, мне хватит на всю оставшуюся жизнь…

Я снова взглянула в зеркало — из-за царапин мое отражение исказилось, и бледное лицо кривилось, точно от невыносимой боли. Я отвернулась.

Стянув пропахшую кровью одежду, я отшвырнула ее в угол и, отдернув занавеску, шагнула в холодную ванну. Отрегулировала под свой рост ситечко душа и подставила лицо под теплый, ласкающий водопад.

Почему-то я не переставала думать о Фэйте. Хотя вот уже пять лет я запрещала всем говорить о нем, как о своем брате, мысленно я продолжала его так называть. Мой брат. В детстве я любила его какой-то безумной до отчаяния любовью, несмотря на внешнее презрение и постоянные драки. Я всегда гордилась им, старалась заслужить его одобрение. Он был для меня примером во всем, единственным непререкаемым авторитетом. Он часто обижал меня, доводил до слез, жестоко высмеивал — но когда то же самое пытался делать кто-то другой — мальчишки с улицы, одноклассники, кто угодно — горой вставал на мою защиту. Он лез в драку со всяким, кто осмеливался меня тронуть. Мои слезы, пусть и редкие, доводили его до бешенства — он всегда мстил тому, кто был их причиной. Мой старший брат. Защитник и опора. Братишка. Вампир.