КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ

Вьет Конг незримо присутствовал везде. Редко когда партизаны выбирались на свет, чтобы вступить с нами в рукопашную, если только у них не было явного преимущества : сети окопов и хорошо укреплённых блиндажей с большим запасом винтовок, гранат и пулемётов.

Чарли был ночным вором, лесным мафиози, величайшим мастером наносить удары исподтишка. Он стрелял в нас из лесу и растворялся в воздухе, словно восточный Гарри Гудини, клонированный в армию из сотен тысяч солдат.

Мы искали его днём. А он с большой дубинкой приходил за нами ночью.

Предельная дикость войны и перерывы между боями делали многих американских бойцов, нормальных на первый взгляд, жестокими психопатами, готовых резать как мирных жителей, так и пленных.

Солдаты взрывались реактивными снарядами и поливали пулями всё, что попадалось на глаза, будь то настоящая или воображаемая угроза. От этого гибло множество женщин и детей, даже животных : кур, свиней, коз и буйволов.

Инстинкт самосохранения – вот в чём надо искать причину того, что самые кроткие люди становились слугами смерти, зачастую ценой потери человечности.

Если человек всё время оступается, если у него нет ни совести, ни моральных устоев, способных сдерживать его, то тогда он может обнаружить в самых тёмных глубинах своей души способность убивать – и способность получать от этого удовольствие, – качества, которые в себе он даже не подозревал.

Некоторые ребята попросту сходили с ума. Где-то в своём мозгу они заворачивали за какой-то тёмный угол и окончательно теряли остатки душевного здоровья, и их сумасшествие годами кипело и пузырилось протухшим бульоном и ожидало какой-нибудь мелочи, которая позволяла ему выплеснуться.

В каждом бою была уйма причин сойти с ума. Каждый срывался хоть однажды, но никому до этого не было дела до тех пор, пока ты не становился настоящим придурком и не начинал фаршировать свинцом друзей-солдат.

Иногда какой-нибудь "ворчун" дурел среди боя и начинал поливать блиндаж ВК с бедра, вопя…

– Трахнись со мной, ты, жёлтый сукин сын!

И его прошивало пулемётной очередью, он падал срезанным цветком, и останки его покидали джунгли в мешке для трупов.

А ты думал про себя…

Что за чушь я только что наблюдал? Кем был этот парень, Джоном Уэйном? Или он был трусом, которому захотелось поскорей получить билет домой? Или это было временное помешательство, один из тех неуловимых моментов боя, когда ты чувствуешь себя богом и ничто не может коснуться тебя?

Особого места, чтобы сойти с ума, не было. Это случалось повсюду : в походе, в ночной засаде, в базовом лагере, на отдыхе. Некоторые отстреливали себе на ноге пальцы только для того, чтобы попасть в тыл и немного отдохнуть. Другие держали свои чувства в узде до самого возвращения домой, и там у них ехала крыша, и они до колик пугали своих домашних.

Много таких парней кончили тюрьмой или психушкой закрытого типа при ветеранских госпиталях.

Да, некое помешательство было частью службы, частью вьетнамского опыта, как малярия или триппер, и можно было только надеяться, чтобы парень возле тебя не порол горячку и чтобы во время приступа не раскроил тебе голову.

Единственное, за что войну как-то можно извинить, это тесная дружба, и по какой-то иронии самые тяжкие преступления часто совершались как возмездие за погибших товарищей.

Конечно, у войны была своя ирония. Чем ближе была смерть, тем ближе тебе были окружавшие люди, тем живее ты себя ощущал. Смерть друга ещё больше приближала войну, и ты жаждал мести.

Если солдата подстреливали, ты страдал за него. Его боль становилась твоей болью. Но в то же время ты радовался, что это он валяется там, а не ты.

Иногда раненые не чувствовали боли, даже когда им отрывало обе ноги или руку.

Как утверждают учёные-фармакологи, во время больших физических травм человеческое тело может вырабатывать свой собственный анальгетик бета-эндоморфин, и он во много раз сильнее морфия, которым снабжены санитары.

Привязанность солдат друг к другу бывала очень крепкой. Вы как бы принадлежали друг другу, были преданы друг другу и рисковали друг для друга всем.

Во Вьетнаме стоило умирать только ради друга.

Всё очень просто. Дружба превосходила все остальные отношения жизни. Она была той невидимой нитью, которую не могли разорвать ни географическая разобщённость, ни время, ни сама смерть. Эта нить не рвалась. Павшие товарищи приобретали ореол мучеников войны, их всегда помнили молодыми и неудачливыми, но всё-таки добрыми до глубины души.

Для некоторых ребят война была похожа на жизнь под сильным кайфом, вот только то, что они видели, не было галлюцинацией, и поступки, которые они совершали, вряд ли одобрили их родителям. Во Вьетнаме враги и союзники сливались в одно и мельтешили перед глазами. Мы не могли отличить вьетнамского гражданина от вьетконговца.