Кошмар: моментальные снимки

— Надрайте-ка их, мистер, — сказал один солдат. — Мы только что из Нама.

— Вы как раз вовремя, молодой человек. Добро пожаловать на родину…

На этом утреннем рейсе было полно свободных мест, я занял одно возле иллюминатора. Когда мы снижались над озером Мичиган и подлетали к аэропорту О'Хэйр, стали проявляться знакомые места и у меня остро защемило в груди.

Слёзы навернулись на глаза. Я старался сдержаться и не мог. Я испугался, что если расплачусь, то не остановлюсь никогда. Поздно. Моя броня дала трещину, и весь жидкий груз вырвался на свободу.

Слёзы хлынули по щекам за всё, что я перечувствовал и видел. Я задержал дыхание и прикусил язык, чтоб хоть как-то сдержаться. Но чем больше я старался, тем меньше у меня получалось: меня заколотило и затрясло, я разрыдался, мне стало невыносимо стыдно, ибо это произошло внезапно, на людях — весь самолёт пялился на меня.

Я уткнулся в стекло иллюминатора, чтобы никто не видел моих слёз. И чтобы я никого не видел.

Рядом со мной сидел человек лет сорока с небольшим в синем деловом костюме в тонкую полоску.

— Что с вами? Могу ли я чем-то помочь?

— Всё хорошо. Просто я рад, что еду домой. Не думал, что мне удастся выбраться оттуда…живым.

Последние слова застряли в горле, я поперхнулся.

Живой, живой, живой. Я живой!

— Во Вьетнаме вы принимали участие…в боях?

— Да, сэр. У меня был друг, я с ним даже не попрощался… он похоронен где-то там, внизу. Дэнни не повезло. О Господи…

Я снова потерял самообладание.

— Вам действительно…ничего не нужно?

— Я просто счастлив…

— Вы, ребята, делаете там хорошую работу.

Я больше не мог разговаривать. Мои глаза были на мокром месте, всё двоилось и расплывалось, губы дрожали. Самолёт уже снижался над аэропортом, а я всё трясся и рыдал, судорожно хватая ртом воздух. Я снова прикусил язык и вытер слёзы.

Я поправил узел галстука, отстегнул ремень безопасности и пошёл в туалетную комнату освежить лицо влажным бумажным полотенцем.

— Сэр, вернитесь на место и пристегнитесь. Через несколько минут мы приземляемся, — сказала мне в спину стюардесса.

Я кивнул и опять пристегнулся, но меня по-прежнему мутило, потряхивало, дыхание перехватывало. И опять слёзы набежали на глаза. Они текли по щекам и капали с подбородка, но мне уже было всё равно. Мы коснулись земли, а слёзы бежали пуще прежнего, меня трясло. Самолёт остановился, я утёр слёзы и снова попробовал взять себя в руки.

Я вышел на воздух одним из первых.

Спускаясь по трапу, я заметил родителей: они стояли в зале ожидания у выхода на поле. В одной руке у меня была сумка, в другой — новая зимняя шинель.

И опять я расклеился.

Рыдания сотрясали моё тело, я ослеп от слёз. Я раскинул руки и шагнул им навстречу, но видел перед собой только четыре размытых пятна.

Я упал в объятия мамы, потом, не поднимая головы, уткнулся лицом в пальто отца. Тут только до меня дошло, что рядом стоят ещё двое: Мэрилу и Тина.

Мы обнялись и расцеловались, всплакнули и поговорили.

Отец подхватил мою сумку и шинель, а я отошёл в туалет сполоснуть лицо.

Потом мы получили мой багаж: чемодан и рюкзак.

В Чикаго было холодно: 20 градусов ниже нуля со злым восточным ветром, который так и норовил отморозить мне щёки. Я жил в тропиках целый год, поэтому, садясь в машину, дрожал, как осиновый лист.

20 миль дороги в Баррингтон мы говорили мало. Я сидел на заднем сидении, между Мэрилу и Тиной. Я ещё не мог говорить. И на подъездах к Баррингтону я снова расплакался.

Я был опустошён. Еле держался. Перелёт домой занял почти 27 часов. Я не спал три ночи. Нас чуть не подстрелили перед самым вылетом.

Но теперь я был дома, я вернулся с войны. Наконец-то. Позади был Вьетнам, впереди — вся жизнь.

Часть вторая. «МИР»

Глава 42 «Когда двое сливаются в одно»

«Иногда я просто лежал без сна и думал о войне. С одной стороны, я радовался, что остался жив, но, с другой, жалел, что не погиб во Вьетнаме. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь о войне, но я не мог. Я не знал, как к этому подступиться. Я сам ещё не понял, что со мной произошло, через что мне пришлось пройти. Всё это было слишком страшно, запутано и больно. Эта война ещё не улеглась в моей голове. Она только намертво отпечаталась в моих застывших глазах. Да и кто поймёт? Разве может понять её тот, кто там не был?»