Кошмар: моментальные снимки

— Ты не оставила мне выбора. Я не мог заработать дома достаточно денег. Ты ведь знаешь, Мэрилу…

— Я уже сказала: это твои проблемы.

— Послушай, я звоню, потому что хочу с тобой поговорить.

— Ну и…

— Хочу знать, может, уже довольно, может, ты хотела бы покончить с этим делом? Здесь чудесная страна, Мэрилу. Мы могли бы начать всё по-новому — среди кактусов, солнца и пустыни.

— Ты имеешь в виду покончить с разводом?

— Именно.

— Да иди ты к чёрту! Я не хочу быть твоей женой!

— Ты на самом деле так считаешь?

— Да, я так считаю!

— И тебе всё равно, живой я или мёртвый?

— Абсолютно. Мне с ребятами начихать. Когда ты нужен, тебя нет.

— Так поцелуй меня в жопу. Пойду напьюсь! До чёртиков! И буду валяться как свинья!

— Это твоя жизнь. Делай, что хочешь. Нам больше нет до тебя никакого дела.

— Сниму мексиканскую бабу! Алиса из Ногалеса, вот и я! Как тебе такие яйца?

— Чтоб ты подцепил заразу какую-нибудь!

— Вот помру я до развода, Мэрилу. Что будешь делать? Найдётся ли ещё кто-нибудь разгребать твоё дерьмо, не знаю. Всего хорошего, детка! С тремя детьми на руках и кучей проблем, кому ты нужна. Без меня тебе жизни нет!

— И не мечтай, пьянчуга дешёвый!

— Ну и катись, чокнутая сучка!

— Больше нас не беспокой.

— Ни за что, будь уверена.

— Прощай…

— Иди ты!

Я свернул в Ногалес поточить рога, оттуда плавно перебрался в Эль-Пасо и далее в Хьюстон. За несколько дней до Рождества я остановился у какого-то ручья на востоке Техаса, раздумывая, вернуться ли в Чикаго или упереться копытом и попытать счастья во Флориде: повезёт, буду тискать статейки в газету, не повезёт, буду продавать устриц туристам.

В ту ночь мне приснился сон. Наш дом в Кристал-Лейк стоит заколоченный, почтовый ящик с моим именем валяется на земле, и вокруг — ни души. Я узнал у соседей, что Мэрилу и детей выселили. Куда они уехали? Увижу ли их снова?

Я подскочил как ужаленный и без остановок помчался в Чикаго, всю дорогу хлюпая носом, так что от горьких слёз почти не видел дороги. Я приехал, дома никого не оказалось. Но собаки резвились на заднем дворе, окна заколочены не были, и почтовый ящик висел на своём месте.

Я вернулся — мрачный, с пустыми карманами, разочарованный в рынке труда и злой, потому что не смог найти работу ни в одной газете.

Я поехал в Баррингтон и временно поселился в подвальчике у родителей, потом позвонил Мэрилу и сказал, что вернулся.

Я послал ей 100 долларов — у самого почти ничего не оставалось, — чтобы у ребят было весёлое Рождество — с индейкой и подарками. К деньгам я присовокупил дюжину роз.

В первый день Рождества я позвонил.

— Ты успела купить детям подарки на деньги, что я послал?

— Да, Санта-Клаус уже побывал здесь.

— Давай поговорим о нас: может, всё ещё поправимо?

— Я получила розы, если ты об этом говоришь. Но предупреждаю тебя, Брекк, тебе не умаслить меня цветами!

— Упрямая ты сука, Мэрилу, но всё равно с Рождеством!

— Прощай, болван…

Я просрочил алименты на месяц, и 1-го января адвокат Мэрилу передал мне повестку в суд за это нарушение. Она даже не удосужилась сообщить адвокату, что я вернулся и где обретаюсь.

Через неделю я предстал перед судом и сообщил, что потратился в пух и прах и не могу позволить себе юрисконсульта, и тогда судья отложил слушание на месяц.

В январе я мотался вокруг Чикаго в поисках работы. С работой было туго. Так что я даже стал подумывать о возвращении во Вьетнам. Я знал, что там надо делать, там я чувствовал себя в своей тарелке, а здесь — неуютно.

После возвращения из Вьетнама умерла часть моей души. Меня мучила постоянная депрессия. Я чувствовал, что мне не удаётся переплавить свой боевой опыт во что-то значимое. Соединённые Штаты Америки больше не были моей родиной. Я был иммигрантом в собственной стране, мне было страшно одиноко, я стал чужим всем, кого знал. Я не мог приспособиться. После развода я получал долгожданную свободу, но не представлял, как ею распорядиться.

Я был в растерянности.

Разъезжая по стране в поисках работы, я видел города, похожие друг на друга как две капли воды: повсюду гостиницы «Холидей Инн», забегаловки «Макдональдс» с золотыми арками, дворники, обхаживающие лужайки, торговые центры и голые безлесые предместья, народ на новеньких автомобилях, уличные пробки и бестолковая работа. Казалось, все американцы озабочены больше своим внешним имиджем, нежели внутренним содержанием.

Ничего нового.

Страна моя стала однообразной.

Я подумал об отдыхе в каком-нибудь тихом местечке вроде залива Монтего-Бэй. Солнце, прибой, девушки в набедренных повязках из травы, а я — занимаюсь любовью тут же неподалёку, пью с одноглазыми пиратами в Бухте Контрабандиста и везу травку из Мексики в Ки-Уэст в 30-футовом шлюпе, чтобы по-быстрому зашибить деньгу.

Ещё мне хотелось выкрасть Билли из его семейной тюрьмы и махнуть во Вьетнам журналистами-внештатниками писать о войне, пить пиво в Бангкоке во время коротких передышек и трахать крольчих.

Войну, пьяные загулы и проституток я вспоминал теперь с грустью. Мысленно я по-прежнему оставался в Сайгоне.

Я ещё не вернулся домой.