Кошмар: моментальные снимки

Уверен, в тот момент она точно собиралась вырезать моё сердце. Уже в шестой раз она нападала на меня как гром среди ясного неба. Я вырвал у неё нож, потом собрал все ножи в доме и закопал поглубже на заднем дворе.

Это положило конец попыткам зарезать меня, но приступы продолжались.

Я сильно скучал по Стару, поэтому купил чёрненького кобелька-лабрадора и назвал его Юрий. Мэрилу невзлюбила и его.

Как-то в субботу утром Мэрилу попросила меня пойти с ней в магазин за новой стиральной машиной. Я ответил, что пахал всю неделю и очень устал. Что хочу немного поваляться на диване и почитать.

Разозлившись, она схватила со стены двухметровый кнут — мой сувенир из Аспена 65-го года. Она выскочила за дверь, и я услышал щелчки кнута и визг Юрия. Она вымещала на псе свою злость на меня. Я выбежал наружу, забрал у неё кнут, успокоил Юрия, посмотрел, не ранен ли, и вернулся на диван к газетам.

Но всё только начиналось. Мэрилу сидела за столом, что-то обдумывая.

Через несколько минут она отправилась на кухню, достала из-под мойки «Жидкого слесаря»[13].

— Я выжгу Юрию глаза! — крикнула она, открыла дверь и выбежала на задний двор.

Я соскочил с дивана и, не успела она приблизиться к Юрию на 20 футов, поставил ей подножку. Щёлочь выплеснулась мне на руки и ей в лицо.

Тогда она схватила в охапку Тину и Криса, вскочила в микроавтобус и стартанула к моему дяде, который жил в 30-ти милях от нас; она выжимала по 80 миль в час, хотя видела только одним глазом. Другой глаз был залит «слесарем» и воспалился. Она даже не попыталась смыть химикат. Она хотела, чтобы он обезобразил ей лицо, тогда бы она смогла обвинить во всём меня одного.

Забрав у неё флакон, я ушёл в дом и вымыл руки. Мэрилу перед отъездом умыться не удосужилась, и у неё на лбу, над правым глазом, и на носу появились ожоги третьей степени.

— Вот что Брэд сделал со мной, — заявила она, как только приехала к дяде. Потом она отправилась в Чикаго демонстрировать своё лицо моему деду.

— Если он тебе не нравится, возьми ружьё и пристрели его. Не лезь ко мне со своими проблемами, детка… — сказал дед.

Когда я узнал, что она обо мне наговорила, я расстроился. Теперь она хотела настроить против меня всю мою родню. Я не причинял ей вреда. Я лишь пытался защитить Юрия. Любой на моём месте поступил так же. Временами она могла быть очень жестокой. Она была приёмной дочерью и всю жизнь ненавидела свою мать, хоть и зависела от неё.

Только на следующий день я узнал об ожогах Мэрилу. Она вернулась домой из больницы с забинтованным лицом. Теперь у неё были настоящие раны, их можно было показывать всякому, кто сомневался в том, что я был «сволочью».

Ну как с этим бороться? Я не делал ничего плохого и не собирался защищаться. Однако мой дядюшка поверил ей и считал, что это я изуродовал ей лицо и хотел сделать из этой женщины призрака оперы в юбке.

Её вывихнутое поведение уходило корнями в её детство. Помню, она рассказывала, что если мать ругала её или не давала чего-нибудь, она до крови царапала лицо ногтями.

Я отвёз Юрия к родителям до лучших времён. Я дал объявление в газету — и нашлась пара пенсионеров, которые только что потеряли лабрадора. Они заверили меня, что позаботятся о Юрии. У них было два дома: летний дом в верхнем Мичигане и зимний в Лонгбоут-Ки, во Флориде, на берегу Мексиканского залива.

Я завидовал Юрию. Я тоже был готов переселиться в новый дом.

Мэрилу не терпела Юрия с первого дня. Она считала его моим псом. Думаю, она сделала какие-то неверные выводы. По каким-то причинам она смотрела на этого кобелька как на моё продолжение, а не как на обычную собаку.

После этого я покупал только сучек, и она никогда не обращалась с ними так дурно, как обращалась со Старом и Юрием.

Несмотря на хаос личной жизни, с работой был полный порядок. Летом 69-го я получил национальную премию и премию штата за серию очерков и вскоре стал завотделом городских новостей; я не хотел этой должности, меня больше интересовал процесс написания, а не редактирования, но я согласился, потому что на этой должности больше платили.

Накануне нового, 1969-го года, через два года с хвостиком после Вьетнама, я выкушал свой последний стакан. Алкогольная карьера моей короткой жизни закончилась тихо-мирно — ночью в Баррингтоне, в кегельбане.

На следующей неделе мне принесли бумаги на развод, и в конце января мы с Мэрилу предстали перед судом. Она объявила, что беременна; судья, узнав об этом, — а уж для меня какая новость — назначил временные алименты и отложил дальнейшие разбирательства до рождения ребёнка в надежде, что мы утрясём разногласия.

В суде Мэрилу хныкала и лила крокодиловы слёзы, повествуя о том, какой жестокий пьяница-муж ей попался. Она облачилась в широченное платье и очень эффектно действовала платочком, смахивая слезу. Она всегда очень убедительно притворялась, да и прочими талантами не была обделена, включая балет и живопись, только пользовалась ими не к добру.

— И вы вот так её отпустите? — спросил я у адвоката. — Она же чокнутая! Вы же знаете, сколько раз за последний год она порывалась прирезать меня!