Кошмар в Берлине

Поспешая в больницу, он в горячке радостного ожидания не замечал ни холода, ни дождя, а по пути домой ненастье ноябрьской ночи заслонили от него тягостные размышления. Он очнулся от раздумий уже недалеко от дома, и то лишь потому, что с разбегу налетел на другого человека, сбив его с ног. Долль забормотал слова извинения и помог упавшему подняться, смиренно ожидая, что сейчас на него обрушится град ругательств и угроз. Но этого, к его удивлению, не произошло — человек, чье лицо было неразличимо в темноте, спросил едва ли не робко:

— Ну как, герр Долль, вы уже что-то сделали, чтобы вновь занять свое место в литературе?

Долль был так ошарашен — все-таки не ожидаешь услышать подобный вопрос на ночной улице, — что не сразу сообразил, кто к нему обращается и кого он повалил в грязь: это был тот самый папирусный врач, которого Долль первым пригласил к Альме по прибытии в Берлин.

— Ах это вы, герр доктор! Вы уж простите меня, пожалуйста, мне правда очень неловко. Надеюсь, вы не ушиблись…

— Я думаю, — отозвался тот — он как был, так и остался мастером не слышать то, что его не интересует. — Я думаю, сейчас нельзя медлить, если хочешь играть какую-то роль. Множество совершенно безвестных людей уже снова рвется к кормушке…

Зависти в его голосе не было: подобно всему, что он произносил, эти слова прозвучали как-то бесплотно, словно ушли в туман, не отозвавшись эхом ни в нем самом, ни вокруг него. Они вместе двинулись по улице — ведь их дома находились по соседству. Врач-химера продолжал:

— Снова расплодились всякие объединения, союзы, палаты, группы — но меня никуда не зовут. А ведь я когда-то был по-настоящему известным писателем — не таким известным, как вы, герр Долль, но все же не последнего ряда…

Тем временем они добрались до цели, и как-то само собой получилось, что Долль вошел в дом врача и в его квартиру, в слабо натопленную смотровую, где они без долгих предисловий сели у стола. Покрытое белым лаком медицинское кресло с подножниками выглядело так же химерично, как его хозяин, в нем сидевший. Во всем этом было что-то ирреальное: словно видишь сон и вот-вот проснешься.

Но врач продолжал:

— Такое впечатление, будто меня все считают умершим — обо мне начисто позабыли. Но как же так? Я же вижу в газетах имена старых друзей. Я ведь их не забыл — и они меня забыть не могут. Но нет, ничего! Ни весточки! Словно бы я умер — но ведь я не умер, я еще жив!

На миг он замолчал, вперив в Долля взгляд своих невыразительных карих глаз, неподвижный и немигающий. И тот сказал, желая утешить собеседника:

— Меня тоже никуда не зовут…

— Нет! — воскликнула папирусная химера с неожиданным напором. — Нет! Мне не в чем себя упрекнуть! — И он ответил на вопрос, который ему не задавали: — Я никогда не был нацистом. Конечно, какое-то время я служил врачом в вермахте, но эта участь никого не миновала. А в партии я никогда не состоял — и вот теперь это молчание, словно меня считают нацистом. И как с этим быть?..

Теперь он часто моргал, и тонкая папирусная кожа на скулах почти порозовела.

— С чем быть-то? — осведомился Долль. — С тем, что вас обходят? Почему вы сами не напомните о себе своим старым друзьям? Может, они даже не знают, что вы живы. Столько народу сгинуло…

— Но я писал письма, много писем! — возразил врач. — Смотрите, полный ящик! — Он выдвинул ящик письменного стола и показал Доллю стопочку писем в конвертах; на конвертах были написаны адреса и наклеены берлинские марки с медведями. Врач торопливо пояснил: — Письмо — это ведь своего рода клич: ты его пишешь и тем самым уже призываешь адресата. — Он помолчал мгновение и добавил: — Кто может меня упрекнуть? Никогда я не был нацистом! Никогда! Не было такого! — Он заморгал еще быстрее.

У Долля возникло стойкое ощущение, что все не совсем так, что этого доктора Перниза грызет какая-то мука и ради того, чтобы от нее избавиться, он готов даже солгать. По крайней мере, бесконечные заверения, что он-де никогда не был нацистом, были подозрительны. Он напоминал Доллю пивовара, который клялся бургомистру, что никакого тайника у него нет, — пока этот самый тайник не нашли.

Долль поднялся.

— Вы бы отослали письма-то, — посоветовал он.

Но врач уже снова ушел в себя и сделался непроницаем.

— Конечно! — без выражения отозвался он. — Только вот какое из них отослать? Кому?.. Все это люди невероятно тщеславные, и тот, кому я не напишу, будет чувствовать себя обойденным. Благодарю за визит!

Долль вышел в ночь. Что, если Альма все-таки настояла на выписке и ждет его дома? Он прибавил шагу.