Кошмар в Берлине

— Конечно же нет! — насмешливо отозвалась она. — Если бы ты попросил меня об этом по-хорошему, я бы, может, и согласилась, но в таком тоне — нет уж, ни за что!

— Сначала я тебя просил по-хорошему, но ты не хочешь меня слушать. Ну, если не хочешь…

Он выжидающе поглядел на нее, но ее ярость только нарастала.

— Сколько еще раз мне повторить, что не хочу?! Я не дам тебе меня тиранить! Смотри, я сейчас закурю еще одну сигарету — просто чтобы тебя позлить!

И она действительно закурила.

— Прекрасно, прекрасно! — ответил он. — Во всяком случае, теперь я все понял!

И он направился к выходу. Ее глаза потемнели от гнева; но он вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь, в коридоре натянул пальто, нахлобучил шляпу и выскочил из квартиры.

Сегодня дождя не было, ветер тоже поутих, но никогда еще эта улица, по обеим сторонам которой высились горелые руины и груды обломков, не наводила такую смертную тоску. Так и у него в жизни: война уничтожила все, остались лишь руины и корявые обломки сгоревших воспоминаний. Наверное, тут уже ничего не изменить; в одном он был прав: из этих развалин выхода нет. То, что сейчас устроила ему собственная жена, могло отбить всякое желание что-то делать! И ведь он прав — это она не права! Здравый смысл на его стороне, а все, что она говорит о нежелании в чем-либо себя ограничивать, — полнейшая ерунда!

Конечно, конечно, она молодая, избалованная женщина, и не следовало вываливать на нее все это, едва она переступила порог, все эти рассуждения про сигареты и белый хлеб, — надо было повременить. Он должен был проявить терпение и осторожность. Но, господи, он ведь тоже всего лишь человек; время и невзгоды давят ему на плечи, давят сильнее, чем на нее, потому что она живет как птичка и сегодня уже не помнит о вчерашних горестях! Почему он всегда заботится о чувствах других людей, а его чувства не заботят никого?

Нет, даже и хорошо, что так все вышло. То, как они расстались, — это и есть вся правда их отношений, когда влюбленность не затушевывает разногласия. Они ни в чем не сходятся, во всем чужды друг другу, совершенно чужды, каждый сам по себе. И сам по себе он пойдет своим путем; он больше не будет ее уговаривать, пусть себе курит и распродает что хочет! Он ни слова ей больше не скажет! Но ни слова не скажет и о том, что узнает и чего добьется у редактора Фёльгера.

Погруженный в свои мысли, он добрался до станции метро, купил билетик и стал дожидаться поезда. Наконец поезд подошел, и из него, с трудом протискиваясь сквозь толпу на платформе, стали высаживаться люди. После чего в переполненный вагон забились новые пассажиры, в том числе и Долль.

Внезапно рядом раздался насмешливый голос:

— Может, теперь вам угодно сигаретку?

Он обернулся и растерянно уставился в лицо собственной жены, которая смотрела на него надменно и холодно. Он не ответил, а лишь мрачно качнул головой, отвергая предложенную сигарету. Это было уже слишком; его снова захлестнул гнев. После такого скандала втихаря пойти за ним, а теперь высмеивать его на глазах у окружающих — да можно ли быть такой несносной!

Его бесило, что она потащилась за ним на встречу, которая столько для него значила, — словно все это имело к ней какое-то отношение. Она мешала ему. Ему нужно было обдумать, что он скажет редактору Фёльгеру, а мысли его крутились вокруг этой вздорной бабы!

Выйдя из метро, он пересел на городскую железную дорогу, а потом на электричку — она не отставала. Он знал, что ведет себя отнюдь не по-рыцарски: например, в электричку он запрыгнул в самый последний момент, когда поезд уже тронулся. Но ее это не обескуражило: она тоже успела вспрыгнуть и, злорадно торжествуя, даже заплатила за него. На его слабые возражения ни она, ни кондуктор внимания не обратили.

Конечно, ею двигало не только злорадство. Пару раз она пыталась сделать вид, что ничего не произошло, и завести с ним безобидный разговор. Но он только поджимал губы и не отвечал ни слова.

Теперь, когда они сошли с электрички и оставалось пройти пешком последний отрезок пути, она предприняла третью попытку. Они как раз проходили по временному деревянному мосту, а рядом в воде лежал прекрасно заасфальтированный, широкий железный мост, который без цели и смысла взорвали гитлеровцы. Она с любопытством посмотрела на гладкое дорожное полотно, которое круто уходило вниз, под воду (и при этом нигде не треснуло), тянулось по дну на глубине, быть может, полуметра, а потом так же круто поднималось на противоположный берег. Позабыв обо всем на свете, она воскликнула:

— Как жаль, что я уже не ребенок: вот бы с такой горки съехать в воду! Впрочем, на санках или на велосипеде и теперь можно. Ах, я бы сотню американских сигарет отдала, лишь бы попробовать!