Кошмар в Берлине

Но когда он переступил порог комнаты, та оказалась пуста. Никакая Альма к нему не пришла, вечер предстояло коротать в одиночестве — да и, наверное, еще не один день он будет самостоятельно строить их будущее. Он намеревался как можно скорее приступить к работе, чтобы жизнь обрела смысл. Но для этого нужно было связаться с людьми, которые ориентируются в этой сфере, нужно было разузнать, какие нынче есть возможности опубликоваться, какие существуют газеты, журналы, издательства. Но с чего начать? Он уже два месяца в Берлине, но ничего, ровным счетом ничего не знает о переменах, которые произошли после катастрофы. Стыдно признаться: он ни в одну газету ни разу не заглянул!

Ворочая подобные мысли, Долль навел в комнате какой-никакой порядок. Заодно накрыл к ужину и сварил себе кофе. Затем тихонько постучался к фрейлейн Гвен-де и, когда ее мать открыла, попросил одолжить газет, хотя бы и старых. Ненадолго, до завтрашнего утра.

Ему вручили целую стопку, с которой он и закрылся у себя. В тот вечер он жевал хлеб и хлебал кофе, не замечая вкуса. Он читал, читал газеты, новые и старые, читал самозабвенно, не думая ни о чем другом, как в пятнадцатилетнем возрасте читал своего любимого Карла Мая. Он читал все подряд: статьи про внутреннюю и внешнюю политику, письма в редакцию и фельетоны, заметки о культурных мероприятиях и объявления. Он проглатывал газеты от первой до последней страницы.

И перед ним открывался мир, в котором он раньше жил вслепую, — а теперь все обретало ясность и четкость. Он ходил по улицам этого города и ни разу не задумывался о том, куда деваются противотанковые заграждения, кто разбирает завалы и чьими усилиями вновь пущен транспорт. Он видел, как люди работают на улицах, и испытывал лишь недоумение: люди опять работают — зачем?.. Иногда он думал: это бывшие нацисты, они должны работать. А мы — мы ничего никому не должны, мы подождем, пока все само собой наладится…

Однако эти люди были ничем не хуже и не лучше его; но, пока он валялся на кушетке и старательно доводил себя до срыва, те, кто был разочарован не меньше его, взялись за работу, и работа помогла им побороть и разочарование, и отчаяние!

Он читал о театрах, где снова шли спектакли. О художественных выставках и концертах, о новых фильмах со всего света. Он читал, что люди сами рубят и привозят из леса дрова, сами приводят в порядок разрушенные жилища, сами перекрывают крыши и чинят обгоревшие станки. Он читал объявления о продаже вещей, каких давно уже было не достать. Пусть их было мало, но это только начало — все только начинается!

Он клеймил Берлин «мертвым городом», «лабиринтом развалин», в котором он-де никогда не сможет работать, — а работа в этом городе кипела, да еще как! Каждому, кто не принимал в ней участия, должно было стать стыдно. В каком тумане слепого себялюбия и эгоистического паразитизма они жили все последние месяцы! Они только брали, брали, а чтобы самим внести хоть крошечную лепту — это им даже в голову не приходило!

В этот вечер, в эту ночь, когда Долль отложил последний газетный листок, улегся на кушетку и потушил свет, ему не понадобились никакие трусливые фантазии о Робинзоне, чтобы поскорее заснуть. Перед его внутренним взором снова и снова проходило все то, о чем он только что прочитал, и чем чаще он повторял себе, что все уже сделано за него, тем меньше понимал, почему все это время сам стоял в стороне, опустив руки и исходя злобой. Сон сморил его далеко не сразу, и он заснул, все еще упрекая себя.

Глава 11 Скандал как начало

Несмотря на мучительные сны, Долль проснулся свежим и отдохнувшим и, как и вчера, бросил все силы на уборку, чтобы его не раздражали внешние неустройства. Он очень надеялся, что намеченный путь приведет его к успеху и очередной ничтожный тиранчик, как в жилищном управлении, не лишит его вновь обретенного мужества.

Вчера вечером, запоем читая газеты, Долль часто натыкался на имя человека, которого помнил еще с донацистских времен. Этого человека, с которым он редко встречался лично, но который работал редактором в большом издательстве и курировал некоторые его книги, — этого человека по фамилии Фёльгер он намеревался разыскать. И начать решил с редакции той самой газеты.

Долль как раз сунул руки в рукава одолженного пальто, когда звонок залился трелью — пять, шесть раз, — и, когда он открыл, удивляясь, кто это к ним рвется, на пороге оказался не кто иной, как его собственная жена, Альма! В каждой руке она держала по набитой хозяйственной сумке, через плечо были переброшены платья и что-то юбкообразное, и по выражению ее лица было ясно, что настроение у нее отнюдь не радостное.

Долль, который еще вчера вечером опасался, что она может заявиться домой, совершенно растерялся. Чтение газет и намерение нанести визит редактору Фёльгеру заслонили от него все остальное, и этим утром он не вспоминал ни о жене, ни о том, что она может прийти.

— Альма, ты?! — воскликнул он в полном изумлении.