Кошмар в Берлине

— Понимаешь, милый, я не то чтобы жалуюсь. Говорю только, чтобы ты знал. Они мне совсем чужие, и только ты не чужой. Ты один. И что я благодарна тебе — и не только за малыша, но и за то, что берешь за себя Золушку.

— Ты… Да ты… — Только и мог вымолвить он.

— Постой, не сейчас. Ты говоришь, что хорошо бы у нас все было светлым и чистым, но для этого тебе придется набраться терпения, а я и готовить-то толком не умею. Если я что-то буду делать не так, ты мне обязательно говори, и я тоже не хочу ничего от тебя скрывать.

— Ну конечно, Барашек, так и будет.

— И мы никогда не будем ссориться. Господи, милый мой, мы непременно будем счастливы с тобой. И с малышом.

— А вдруг это будет девочка?

— Что ты! Это будет мальчик — маленький, хорошенький мальчик.

Посидев еще немного, они поднялись и вышли на балкон.

Над крышами нависало звездное небо. Они стояли молча, положив руки на плечи друг друга.

И все же пришлось возвращаться в свой привычный мир — в тесный двор с яркими квадратами окон, по которому разносились квакающие звуки джаза.

— Мы же купим радио? — внезапно спросил он.

— Ну разумеется. Мне будет не так одиноко, пока ты на работе. Но позже, у нас сейчас другие заботы.

— Конечно, — согласился он.

Повисло молчание…

— Милый, — робко подала она голос. — Мне надо кое о чем тебя спросить.

— Давай, — неуверенно откликнулся он.

— Не будешь сердиться?

— Конечно нет.

— У тебя есть какие-нибудь сбережения?

Молчание…

— Совсем немного, — нерешительно ответил он. — А у тебя?

— Тоже немного. — И тут же добавила: — Совсем чуть-чуть.

— И сколько это чуть-чуть?

— Сначала ты ответь, — не сдавалась она.

— У меня… — начал было он.

— Ну, говори.

— На самом деле совсем мало, может, даже меньше, чем у тебя.

— Да не может быть.

И вновь молчание.… Длительное молчание.

— А сама ты как думаешь? — спросил он.

— Ну, — глубоко вздохнула она. — Наверное, больше, чем… — И задумалась.

— Чем сколько? — допытывался он.

— Да чего там. — И она расхохоталась: — Стеснительные какие. У меня, например, на счете сто тридцать марок.

На что он важно, с расстановкой произнес:

— Четыреста семьдесят.

— Как здорово! — обрадовалась Барашек. — Это ровно шестьсот марок. Милый, это целое богатство!

— Ну, я так не думаю. Холостяцкая жизнь обходится дорого.

— А я трачу семьдесят на еду и жилье при зарплате в сто двадцать марок.

— Долго же тебе пришлось копить, — сказал он.

— Правда долго, — согласилась она. — А больше откладывать не получается.

Молчание…

— Боюсь, мы не найдем квартиру в Духерове, — сказал он.

— Может, снять меблированную комнату?

— Ну да, сэкономим хоть на мебели.

— Да, мебель сейчас очень дорогая.

— А давай прикинем, — предложил он.

— Давай. Посмотрим, во что это выльется. Только давай считать так, будто у нас нет ни гроша.

— Да, те деньги, что у нас есть, мы трогать не будем, пусть копятся. Итак, сто восемьдесят марок жалованья…

— Женатому должны платить больше.

— Да, но понимаешь… — Он смутился: — По соглашению вроде бы должны, но мой босс такой хитрый…

— Да не все ли равно, хитрый он или нет.

— Барашек, давай все-таки считать, исходя из ста восьмидесяти. Будет больше — тем лучше, но про сто восемьдесят мы знаем наверняка.

— Ну хорошо, — согласилась она. — А сколько вычитают?

— Да, — сказал он, — тут уж мы изменить ничего не можем. Шесть марок — налог и две семьдесят — страховка по безработице. Касса взаимопомощи — четыре марки. Больничная касса — пять сорок. Профсоюз — четыре пятьдесят…

— Ничего себе, в профсоюз сколько.

— Не начинай. С меня и твоего отца хватит. — Он начал раздражаться.

— Хорошо-хорошо, — успокоила его Барашек. — Получается двадцать две марки шестьдесят. А на проезд тебе деньги нужны?

— Слава богу, нет.

— Остается сто пятьдесят семь марок. Сколько может стоить жилье?

— Даже не представляю. Комната с мебелью и кухня. Не меньше сорока марок.

— Допустим, сорок пять, — прикинула Барашек. — Остается сто двенадцать марок. А на еду сколько нам понадобится?

— Тебе лучше знать.

— Мать все время повторяет, что у нее уходит по полторы марки в день на человека.

— Значит, девяносто марок в месяц, — подытожил он.

— В результате останется двадцать две марки сорок пфеннигов, — сказала она.

Они посмотрели друг на друга. Из оцепенения первой вышла Барашек:

— И у нас практически ничего не остается на отопление, газ, свет. А почтовые расходы? А одежда? Белье? Обувь? А посуда?

— В кино тоже иногда сходить хочется. А в выходные за город съездить. И покурить.

— А еще хотели что-нибудь скопить.

— Марок двадцать в месяц.

— Нет, тридцать.

— Нужно пересчитать.

— Вычеты те же.

— Комнату с кухней дешевле не найдем.

— Ну марок на пять хотя бы.

— Посмотрим. Да и газеты нужны.

— Ну да. Выходит, что только на еде и можно сэкономить. Марок десять.

И опять они посмотрели друг на друга.

— Как ни крути, доход у нас слишком маленький. О том, чтобы что-то отложить, не может быть и речи.

— Скажи, а тебе обязательно крахмалить сорочки? — спросила она его с печалью в голосе. — Сама я их выгладить не смогу.

— Да. Босс требует. Отдать сорочку в глажку стоит шестьдесят пфеннигов, еще десять пфеннигов — сам воротничок.