Кошмар в Берлине

— Пятьдесят тысяч, все пятьдесят тысяч… Я же всегда учитывала все расходы, с тех самых пор, как умер муж. Вот чулки купила, всего несколько сорочек; и приданое у меня было приличное, так что покупала я немного, и всегда все записывала. Говорю вам, и на пять тысяч не накупила…

— Но те деньги обесценились, — предприняла Барашек еще одну попытку объяснить.

— Нет, ограбил он меня, — жалобно всхлипывала старуха, и слезы рекой хлынули у нее из ее глаз. — Я вам сейчас эти книги покажу. Я только сейчас заметила, там цифры разной рукой написаны, нули эти.

Она встала и направилась к бюро красного дерева.

— Может, не стоит, — в один голос воскликнули Пиннеберги.

Как раз в этот момент часы, которые Пиннеберг подсунул старухе в спальню, звонко пробили девять раз.

Старуха замерла на полпути. Подняла голову, всматриваясь в темноту, прислушиваясь, с полуоткрытым ртом и дрожащими губами.

— Что это было? — спросила она с тревогой в голосе, а Барашек от испуга крепко схватила Ханнеса за руку. — Это же свадебные часы моего мужа. Почему они звонят здесь?

Часы перестали бить.

— Мы хотели просить вас, фрау Шаренхефер… — начала Барашек.

Старуха их не слушала. Быть может, она вообще никогда не слушала, что говорят другие. Открыв дверь, она обнаружила на столе часы — не заметить их даже при таком тусклом освещении было невозможно.

— Молодые люди принесли мне часы, — прошептала себе под нос старуха. — Подарок моего мужа по случаю нашей помолвки. Мне не нравится эта парочка, они не останутся в моем доме. Никто здесь не остается…

Еще не успела она договорить, а часы опять начали свой перезвон — еще поспешнее, еще звонче: десять, пятнадцать, двадцать, тридцать раз кряду…

— Это из-за того, что мы их тронули с места. Нельзя их было переносить, — прошептал Пиннеберг Барашку на ухо.

— О господи, пошли отсюда, — взмолилась Барашек.

Они встали. Старуха стояла в дверях, не пропуская их вперед и глядя на часы.

— Бьют, — бормотала она. — Все бьют и бьют. А когда отобьют, замолкнут навсегда. Я слышу их в последний раз. Все уходит от меня. Деньги ушли. Когда часы били, я всегда думала: мой покойный муж все еще слышит их бой…

И тут часы остановились.

— Пожалуйста, фрау Шаренхефер, мне очень жаль, что я коснулся ваших часов.

— Это моя вина, — всхлипнула Барашек. — Это я…

— Оставьте меня, молодые люди. Это должно было случиться. Желаю вам спокойной ночи.

Пиннеберги засеменили мимо нее — притихшие и испуганные, точно дети.

— Не забудьте в понедельник отметиться в полиции! А то у меня будут проблемы — бросила им вслед старая женщина.

ТАИНА РАССЕИВАЕТСЯ. БЕРГМАН И КЛЕЙНГОЛЬЦ. ПОЧЕМУ ПИННЕБЕРГУ НЕ СЛЕДОВАЛО ЖЕНИТЬСЯ

Они не помнили, как добрались до своей комнаты, минуя все эти жуткие, захламленные закоулки старухина лабиринта, держась за руки, словно пугливые дети, и теперь стояли бок о бок в кромешной тьме. Им казалось, что и здесь свет будет против них, как в гостиной у старой женщины.

— Это было ужасно, — сказала Барашек, еле переводя дыхание.

— Точно, — согласился с ней он. И чуть помедлив, добавил — Да она рехнулась, Барашек, с горя, из-за денег.

— Сошла с ума. А я… — Они продолжали стоять в темноте, держась за руки. — А я изо дня в день буду одна в этой комнате, и она может в любую минуту здесь появиться. Господи! Нет!

— Успокойся, милая. Когда я видел ее раньше, она выглядела совсем по-другому. Может, с ней только сегодня такое случилось?

— «Молодые люди…» — передразнила Барашек. — Она говорила это с таким надменным видом, будто мы дети малые. Ой, милый, как же я не хочу быть похожей на нее! Ведь мне это не грозит, правда? Я так боюсь.

— Ах ты мой Барашек, — сказал он и обнял ее, такую беспомощную, невероятно беспомощную, что ищет у него защиты. — Ты мой любимый Барашек, и всегда будешь только Барашком, как же ты можешь стать такой, как старуха Шаренхефер!

— Правда? Только ведь нашему малышу будет не в прок, если я стану здесь жить. Например, его нельзя пугать, и чтобы он рос счастливым, его маме нужны положительные эмоции.

— Ну конечно, — успокаивал ее Пиннеберг, обнимая и лаская. — Вот увидишь, все у нас наладится.

— Это все общие слова. Ты же не говоришь, что мы съедем отсюда, немедленно.

— Но мы не можем этого сделать! У нас и денег нет, чтобы полтора месяца оплачивать две квартиры.

— Какие большие деньги! Из-за этих грошей, по-твоему, я должна жить в постоянном страхе, а малыш страдать?

— Ну да, деньги! — сказал он. — Плохие деньги. Хорошие деньги.

Сжимая ее в объятиях, он почувствовал, что стал повзрослее, и даже умнее. Все, что раньше казалось важным, теперь для него не имело значения. Он понял, что должен быть с ней честным.

— У меня нет особых талантов, Барашек — сказал он ей. — Я не смогу добиться успеха, мы всегда будем трястись над каждым грошом.

— Что ты! Что ты! — запричитала она.

Белые оконные занавески чуть подрагивали от дуновения вечернего ветра, а комнату наполнял мягкий свет. Его притягательная сила увлекла их к распахнутому окну, и они, обнявшись, устремили свои взоры вдаль.