Кошмары

Для мадам Дюбоннэ, хозяйки той дешевой маленькой гостиницы, чья клиентура обычно почти всегда собиралась из артистов располагавшихся неподалеку монмартрских варьете, последствия второго самоубийства, совершенного все в том же номере, оказались весьма неприятными – кто-то съехал, кто-то из проверенных жильцов решил не заселяться больше. Пришлось хозяйке заручиться личной помощью комиссара девятого округа – он пообещал сделать для нее все возможное. В самом деле, он не только ревностно приступил к следствию по раскрытию причин самоубийства обоих жильцов, но еще и приобщил к делу сотрудника полиции, который поселился в таинственном номере.

Собственно говоря, этот полицейский, Шарль-Мари Шамье, сам вызвался помочь. Опытный «морской волк» из французского колониального военного флота с выслугой в долгих одиннадцать лет, он в одиночку караулил посты Тонкина и Аннама[26] не одну ночь и приветствовал не один неожиданный визит крадущихся, как кошки, желтолицых речных пиратов бодрящими залпами из винтовки Лебеля[27]. Шамье казался наиболее подходящей кандидатурой для поединка с «призраками», о коих по Рю Альфреда Стивенса уж поползли слухи. В воскресенье вечером он заселился в номер и, после того как с большим аппетитом отдал должное блюдам и напиткам почтенной госпожи Дюбоннэ, улегся спать.

Дважды в день, утром и вечером, Шамье забегал в комиссариат для доклада, и первое время его отчеты ограничивались заявлением, что ничего, достойного внимания полиции, не вскрылось. Зато в среду вечером он сообщил, что «кое-какой след прощупывается», но когда от него потребовали разъяснений, он попросил пока не допытываться, так как сам еще не уверен, что обнаруженное как-то связано с двумя смертями. Ясное дело, Шамье не хотел скомпрометировать себя и угодить в нелепое положение. В четверг вид у него был не такой уверенный, зато куда более серьезный. Тем не менее доклада и на сей раз не последовало. В пятницу утром, чем-то всполошенный, Шамье заметил – не то в шутку, не то всерьез, – что в окне номера есть нечто «притягательное и диковинное», но к самоубийствам это нечто не имеет отношения, и дознания ни к чему. Вечером в комиссариат он не пришел. Его нашли висящим на крюке, вбитом в оконную раму.

И на этот раз все выглядело точь-в-точь как в предыдущих случаях: ноги касались пола, узел был сконструирован из занавесочного шнура; окно закрыто, дверь – нет. Смерть наступила в шестом часу после полудня. Из широко разинутого рта покойника безвольно свисал заветренный язык.

Эта третья смерть имела своим следствием то, что еще в тот же день все постояльцы выехали из гостиницы «Стивенс», за исключением одного немецкого учителя гимназии из номера 16, который, однако, не преминул использовать панику остальных как повод срезать арендную плату на треть. Мадам Дюбоннэ порадовалась хотя бы тому, что на следующее утро Мэри Гарден, эксцентричная оперная дива, подъехала к гостинице в своем «рено» и купила у нее алый шнур от занавески за двести франков – как некий скандальный артефакт, засветившийся в газетах, почти наверняка обладающий магической силой после контакта с шеями стольких самоубийц.

Будь дело летом – в июне или, скажем, в августе, – мадам Дюбоннэ выторговала бы за шнур втрое больше; псы-газетчики наверняка добрую неделю трепали бы такую лакомую кость. Но сейчас, в разгар сезона – выборы, Марокко, Персия, биржевое банкротство в Нью-Йорке, три политических скандала одновременно, – под историйку полумистического толка трудно было сыскать хоть бы и строку. В итоге о происшествиях на Рю Альфреда Стивенса говорили меньше, чем они того заслуживали. Кроме того, упоминая о них в лаконичной и сухой манере, газеты ограничивались в основном повторением полицейских реляций, и все статьи на эту тему были почти совсем лишены налета сенсационности. Лишь из них Ришар Бракемонт, студент-медик, и знал обо всем этом деле. Укрылся от него только один мелкий факт – столь незначительный с виду, что ни комиссар, ни очевидцы трагедий не доложили о нем репортерам. Припомнился он лишь впоследствии – после истории с самим студентом.

Когда полицейские снимали с крюка Шарля-Мари Шамье, у покойника изо рта вдруг выполз большой черный паук. Коридорный, вскрикнув «Боже, снова эта мерзость!», сбил его щелчком; хотел прихлопнуть, но юркая тварь сбежала. Позже, во время следствия по делу Бракемонта, он заявил: когда изымали из петли тело швейцарца-коммивояжера, точно такой же паук спрыгнул с плеча самоубийцы.

* * *

Однако Ришар Бракемонт не мог об этом знать. За порог седьмого номера он ступил через две недели после третьего самоубийства – в воскресенье. О своей жизни в гостинице он вел дневник, внося записи каждый день, – дневник, приведенный ниже.

* * *

Дневник Ришара Бракемонта, студента медицинского факультета

ПОНЕДЕЛЬНИК. 28 февраля.