Кошмары

В Карфагене был расхож весьма любопытный вид казни: осужденного привязывали к столбу в положении лежа, после чего палач ломал ему первый сустав мизинца правой руки и уходил. Ровно через час он возвращался, чтобы сломать преступнику мизинец на левой ноге. Через час он ломал ему первый сустав мизинца левой руки, и еще через час – мизинец правой ноги. Перед лицом осужденного помещались большие песочные часы, так что он сам мог отсчитывать время; наблюдая за ними, он знал, что вот-вот явится мучитель и начнет калечить ему указательные пальцы, а за ними – большие, средние, безымянные, и всегда по одной фаланге, с осторожностью, не принося избыточного вреда. Затем наступал черед носа, предплечья, голени – каждой косточки в отдельности! Это была длительная процедура, и проходило несколько дней, пока палач ломал жертве позвоночный столб.

Теперь это устраивают иначе… и лучше. Время растягивают, а это – определяющее искусство при всех пытках. Смотрите-ка, Ханс, все мои кости целы, и все же я разбит в душе, и тело мое хворает. Два года в Редингской тюрьме ушло на слом Оскара Уайльда – а там, поверьте, знают свое дело. Тридцать третий – наилучшая реклама этому заведению!

Я рассказал это, чтобы продемонстрировать вам – моя борьба была не из легких: у твари из сна имелось предостаточно шансов на победу. Она являлась ко мне каждую ночь, а иной раз и днем. Ей так хотелось увидеть мое самоубийство в своем сне, что она указывала мне на новые способы, подчас абсолютно неожиданные.

Через год ее приходы сделались реже.

– Ты мне надоел! – сказала она как-то ночью. – Ты недостоин играть главную роль в моих сновидениях. Существуют другие вещи, более веселые. Думаю, рано или поздно вовсе я тебя забуду…

И знаете, Ханс, я думаю, она и впрямь мало-помалу меня забывает. Иногда, на один лишь миг, я являюсь ей во сне, но я чувствую, что моя жизнь, эта жизнь сновидения, гаснет медленно. Я не болен, но жизненная сила оставляет меня; это чудовище не хочет больше видеть меня во сне! Скоро оно совсем меня позабудет, и тогда я умру.

Вдруг Оскар Уайльд вскочил. Он крепко ухватился за выступ скалы – его колени дрожали, а усталые глаза широко раскрылись и, казалось, готовы были выйти из глубоких впадин.

– Вот, вот она! – вскрикнул он.

– Где?

– Вон там, внизу!

Он указал пальцем. Зеленовато-голубая вода перекатывалась там через скругленный временем камень и медленно текла дальше. И действительно, в этих глубоких приморских сумерках влажный валун походил на какой-то лик – сардонически-покровительственный, с широкой гримасой на губах.

– Но ведь это… камень.

– Да, разумеется, всего лишь камень. Думаете, Ханс, мне это невдомек? Но все же вот она, эта морда: этот демон каждой вещи способен придать любую форму, стоит ему только захотеть. Смотрите, как ему смешно!

Оно смеялось, этого нельзя было отрицать. Я вынужден был согласиться: камень со стекающей по нему водой выглядел именно так, как существо, описанное мне Тридцать третьим.

– Поверьте мне, – бросил Оскар Уайльд, когда шкипер на лодке сплавлял нас назад к Пунта-Трагара, – отбросьте любые сомнения. Уймите и свои человекоцентричные взгляды, ведь всякая человеческая жизнь и вся мировая история – лишь фрагменты сна, что видит о нас некая бесконечно чуждая, совершенно непознаваемая тварь.

Остров Капри

Май 1903

Шкатулка для игральных марок Конфликт культур

Поскольку мир – сплошной обман,

Я из него уйду, печалью обуян.

Брейгель

В этот вечер я довольно долго прождал Эдгара Видерхольда. Я лежал на кушетке, а индус-служка медленно махал надо мною большим опахалом. У старого Видерхольда были в услужении индусы, которые уже давно последовали за ним сюда, а с ними вместе их сыновья и внуки. Индусы очень хороши – прекрасно знают, как нам надо прислуживать.

– Подойди, Дэвла, скажи своему господину, что я его жду.

– Атья, саиб.

Служка беззвучно удалился. Я лежал на террасе и ленно смотрел на Светлый Поток. Только час тому назад с неба исчезли тучи, которыми оно было обложено целыми неделями; целый час не падал больше теплый дождь. Вечернее солнце бросало целые снопы лучей на фиолетовый туман, окутывавший Тонкин. Подо мной на водной глади покачивались джонки, снова пробуждаясь к жизни.