Космаец

Со всех сторон к поляне подходили колонны и растворялись в ней, как волны реки, впадающей в море. Шли боевые отряды, обозы, санчасти, длинные вереницы коноводов; артиллеристы сидели на стволах орудий; незаметно подходили местные партизанские группы. Это они взрывали мосты и вражеские эшелоны, по-кошачьи пробирались в города, снимали часовых, убивали офицеров, жгли склады… У леса дымили кухни, стучали топоры, ржали лошади. С другой стороны трибуны стояло несколько танков, замаскированных желтыми и зелеными ветками. На длинном стволе сидел красивый юноша в черном шлеме, с гармоникой на коленях и выводил печальную: «Как умру я, мама, рано в воскресенье…» На всех танках трепетали красные флаги.

Космаец еще никогда в жизни не видел такой огромной силы. Танки, противотанковые орудия, гаубицы, тяжелые минометы, броневики и автомобили, тысячи солдат, сотни нагруженных лошадей, бесчисленное количество телег — все стоит и ждет одного заповедного слова — вперед.

На деревьях, как воробьи, расселись ребятишки. Среди бойцов снуют крестьяне, многие еще в гунях, они ищут свои части. Перед трибуной стоят люди постарше со скрещенными на груди руками, с обнаженными головами, с высохшими лицами, запавшими глазами. Они здороваются с представителями окружного комитета. Все знакомы. Все подпольщики. Пожилой мужчина с пепельной бородой сосредоточенно посасывает погасшую трубку и всматривается в тесные ряды пролетеров, словно ищет кого-то. Погоди, погоди-ка, его лицо знакомо Космайцу. Раде напрягает память, и ему вспоминается сорок первый год. Поражение в Сербии и отступление в Боснию. Да ведь это же их проводник, что вел через заваленный снегом Ру́дник. И вот куда он теперь пришел, куда привел их.

— И откуда только собралась такая армия? — Катица поднимается на цыпочки и до боли вытягивает шею, она поворачивается во все стороны и видит вокруг море голов.

— Ты помнишь, сколько нас было, когда нашей бригаде вручили знамя? — спрашивает ее Штефек.

— Все мы тогда помещались в одной деревенской школе.

— А теперь нам и на такой поляне тесно.

— Ничего, будет еще теснее.

— А сколько нас?

— Нас и русских двести миллионов, — улыбается Звонара.

Отдельные голоса терялись в общем гуле толпы. Шум сделался невыносимым и смолк только тогда, когда на трибуну поднялись несколько человек, одетых в перетянутые желтыми ремнями простые солдатские куртки с широкими желтыми нашивками на рукавах, в хромовых сапогах. Среди них пестрели крестьянские гуни, женские платья… И поле ответило рокотом, похожим на глухую артиллерийскую канонаду.

— Да здравствует Красная Армия! — раздался чей-то голос и сразу потонул в буре голосов, которая поднялась над толпой и полетела вверх по ущелью, к Космаю, и вниз, по узкой равнине, на восток, навстречу братьям русским.

— Товарищи, братья и сестры, бойцы и командиры, разрешите мне поздравить вас с этим торжественным днем — наши части выступают на соединение с Красной Армией…

Все вздрогнуло, будто раскололась земля. На холмике за селом загремели залпы трофейных пушек, передовые охранения открыли огонь из пулеметов, в лесу ахнула дюжина гранат.

— Разрешите мне сообщить вам, — когда утихли возбужденные голоса, продолжал оратор с трибуны, — вчера в шесть часов части правого фланга нашего корпуса встретились с войсками Красной…

— Ура!.. Вперед на встречу с русскими, — к небу опять поднялся могучий вал голосов. — Ура-а-а!..

— Дорогие братья, мы долго ожидали этого торжественного дня. Мы ждали его, как узник — свободу, как озябшие — солнце, а голодный — кусок хлеба. Мы пробивались сквозь трудности, неся в сердцах надежду. Мы умирали на штыках, не закончив слова, мы дрогли от холода и умирали от голода… Самые любимые товарищи остались на каменистых скалах Ло́вчена и Игмана, в Дина́рских лесах и в снегах Старой Плани́ны. Наш народ никогда не забудет Ко́зару и Суте́ску, как не забудет он Крагу́евац, Ба́ницу и Ясе́новац[52]. История вечно будет помнить этот день, будет помнить братьев с востока, советских солдат, которые на своих плечах принесли нам солнечный свет свободы…

Голос оратора звучал как гимн, его все чаще прерывали аплодисменты и приветствия.

Космаец стоял в первом ряду батальона, перед самой трибуной, он хорошо видел оратора: высокий, стройный человек средних лет, глаза его горят от волнения. Космаец вместе со всеми кричал здравицы, а в мозгу проносились картины сражений, перед глазами вставали погибшие товарищи, с которыми он начинал свою ратную жизнь: первый комиссар отряда Бра́нко Аксе́нтьевич, командир роты Ве́сич, плечо к плечу с ним Космаец шел в первую атаку; Ла́лич, из его рук Раде получил пулемет, Сте́ва, вместе с которым он захлебывался в быстрых волнах Дрины, и еще многие и многие, они шли, но не дошли, не дожили до этого митинга, оставшись на полях сражений как часовые прошлого.

Космайца захлестнула волна воспоминаний, и он не заметил, как сошел с трибуны оратор, не слышал последних взрывов рукоплесканий и очнулся, лишь услышав команду к маршу. Рота за ротой вытягивались в длинную цепь, держа путь к Космаю.