Космические оборотни

Тантала выглядела более опасной: чем была в действительности, хотя иногда ее разбуженная ярость не утихала долго и делала ее более проворной в атаке, чем можно было предположить, особенно по ее виду. У нее было жирное тело с тупоносой мордой, маленькими закругленными ушами, с обрубком хвоста, обычно прижатого к бедру. Она была вдвое шире глассии, с мощными плечами, потому что ее любимая пища на воле находилась под большими камнями, которые приходилось скидывать, прежде чем обедать. Ее желтоватый мех был такой грубый, что больше походил на перья, чем на волос. Она была некрасива, неуклюжа. Когда она участвовала в шоу, зрители удивлялись, как такое, казалось бы, неуклюжее животное может делать столь ловкие штуки.

Симла была сродни барску, но ее шерсть была очень короткой и плотно прилегала к коже. Издали казалось, что у нее вообще нет шерсти, только голая, бесцветная кожа…

Хвост у нее был круглый и очень тонкий, как кнут. На ногах, казалось, совсем не было мышц, только шкура на костях. Такой же выглядела и голова, так что были видны черепные швы. Симли была некрасивая, как Тантала, но в противоположность неуклюжей на вид Тантале она производила впечатление быстрой и выносливой. Так оно и было, поэтому она издавна использовалась для состязаний в беге.

Я чувствовала легкое недовольство маленького народа: они не понимали смысла этой поездки. Я передала им ощущение опасности, необходимости и осторожности, и они отозвались каждый по-своему.

Как только мы потеряли ярмарку из вида, я повернула клетки таким образом, чтобы их обитатели могли видеть местность и пользоваться собственными чувствами как гидом. Ведь их глаза видели больше, чем человеческие, носы извлекали из ветра сведения, которых мы и не замечали, уши слышали то, что мы упускали, — и все это было к моим услугам.

Симла была не в духе — не потому, что сидела рядом со мной в лучах утреннего солнца, а из-за барска. Остальные не были близки к его роду и перестали обращать на него внимание, как только поняли, что он не может повредить им. Но к роду Симлы он был достаточно близок, так что она беспокоилась о нем, и я успокаивала ее, потому что безумие — нечто столь ужасное, столь чуждое, что вызывает панику в тех, кто сталкивается с ним.

Про людей, больных сумасшествием, на Иикторе говорят, что их коснулась рука Умфры, первобытной власти.

Такому больному никто не сделал зла.

Их отдают под присмотр жрецов и отправляют далеко в горы, в некую Долину.

От воспоминаний об этой Долине мой мозг содрогнулся. Нанести вред сумасшедшему или убить его — значит, принять в собственное тело болезнь, которая жестоко мучает жертву — так думают жители равнин.

Но если животные доходят до безумия, их убивают, и я думаю, что это лучше, потому что на Белой Дороге нет ни страдания, ни печали. Они поднимаются к великой системе Моластера и остаются там под присмотром.

Я боялась, что мне придется поступить так с барском, но я все еще оттягивала этот последний шаг.

Как сказал Малик, это было моим давним, заветным желанием — присоединить редкого независимого скитальца к нашей группе. Возможно, я гордилась собственным могуществом и хотела увеличить ту небольшую славу, которую уже имела, как умеющая хорошо работать с маленьким народом.

Мы переправились через реку вброд и не встретили на том берегу никого, кроме нескольких запоздалых ярмарочных фигляров. Встретившись с ними, я из осторожности сказала, что болезнь моих животных заставила меня выехать из дома.

Но после полудня я свернула с дороги на тропу, тоже ведущую на восток, чтобы какие-нибудь прохожие не стали удивляться, чего ради я еду так далеко искать спокойного места для больных животных.

Перед заходом солнца мы приехали на луг к ручью и здесь разбили лагерь. Я распрягла казов, чтобы они паслись, и остальным дала побегать на свободе. Они с удовольствием все обнюхали, поплескались в ручье, но далеко не уходили. Барск остался в фургоне один.

Потом все мои спутники были накормлены и улеглись спать. Все было хорошо, и я смотрела, как встает луна. Третье кольцо было уже более заметно.

Еще одна или две ночи — и оно засияет и останется на некоторое время. Жезл в моих руках вбирал его свет и делал его ослепительным. Мне страшно хотелось направить читающий луч, но я здесь была одна, а тот, кто читает такой луч, должен, образно выражаясь, выйти из тела, а связь так увлекает, что ему одному нелегко прийти в себя, и я побоялась. Но это желание съедало меня, и я вынуждена была встать и походить взад-вперед, чтобы успокоить нервы. Потом я снова взяла жезл. Он твердо показывал на восток.

Наконец, я решилась воспользоваться Песней и призвать сон, потому что тело может взять верх над мозгом только в случае крайней необходимости. Певица рано познает искушение забыть, что тело сильно и может противиться.

Итак, я спела четыре слова на пять тонов и открыла свой мозг отдыху.

Я слышала чириканье и писк в траве и видела утренний туман. Я еще раз выпустила маленький народ, пока готовила еду и запрягала казов.