Космические тайны курганов

Таков печальный итог "Поэмы о Гильгамеше"... Од­нако заканчивается она на оптимистической ноте. На­чало и конец "Поэмы" обрамлены одной и той же кар­тиной: автор проводит читателя по крепостным стенам Урука, воздвигнутым трудами Гильгамеша и его под­данных.

Осмотри-ка основу, кирпичи потрогай —

Ее ли кирпичи не обожжены крепко,

Не заложены ль стены семью мудрецами?..

Оптимизм концовки "Поэмы о Гильгамеше" весьма показателен. Здесь рассматриваются и отвергаются древние, первобытнообщинные варианты вечной жизни, варианты, еще хранящие формы, но уже утратившие традиционную суть. Вместо нее выдвигается другая, приемлемая для классовых обществ: бессмертие чело­века — в его добром имени, подкрепленном делами во благо народа. Эта, положительная, в общем-то, установ­ка остается в силе поныне.

Принимая ее, не станем упускать из виду того об­стоятельства, что утверждение идеи бессмертия дел че­ловеческих похоронило идею бессмертия самого чело­века. Ужас небытия был компенсирован тут же воз­никшей религией: надо верить в загробную жизнь — рай­скую или адскую, по заслугам при жизни земной... Одна­ко классовые формации преходящи, развитие науки отменяет религию, а без веры в "бессмертную душу" упование на вечность дел своих, увы, не срабатывает. И тогда высокоразвитая личность начинает метаться. Ее душевные муки глубоко выразил великий ученый и философ Б. Паскаль:

"Я не знаю, кто меня послал в этот мир, я не знаю, что такое мир, что такое я... Я вижу со всех сторон толь­ко бесконечности, которые заключают меня в себе как атом; я как тень, которая продолжается только момент и никогда не возвращается. Все, что я сознаю, это толь­ко то, что я должен скоро умереть, но то, чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не умею избежать. Как я не знаю, откуда я пришел, точно так же я не знаю, куда я уйду... Вот мое положение: оно полно нич­тожности, слабости, мрака".

Не правда ли, современно звучит? А ведь 300 лет назад сказано!

ВЕЛИЧИЕ И НЕРАЗВИТОСТЬ ПЕРВОБЫТНОЙ ИДЕИ БЕССМЕРТИЯ

В предшествующем разделе мы обратили внимание на определенную направленность в переработке тех влияний шумеро-аккадской культуры, которые проника­ли в среду индоиранцев. Эти элементы переосмыслива­лись в новом мифотворчестве, причем дух первобытнооб­щинного строя брал верх над раннеклассовым. Встает вопрос: было это обусловлено превосходством или же консерватизмом более древней формации?

"Ну конечно же, консерватизмом!" — скажем мы, зная, что на смену первобытнообщинному строю при­шло рабовладение, свойственное и Шумеро-Аккадскому царству... Однако ответ не так уж и прост.

А чтобы основательнее к нему подготовиться, рас­смотрим для начала превращения "Поэмы о Гильга­меше", проникавшей в Приазовье, в самый центр фор­мирования индоиранцев. Что же происходило здесь с отрицанием "Поэмой" исконной идеи бессмертия?

Путь от границ Шумеро-Аккадского царства к бере­гам Меотиды (Азовского моря) в конце XXIV — начале XXII века до нашей эры был весьма оживлен; откры­ли же его раньше.

В 2304 году до нашей эры Саргон I, основатель Ак­кадской династии, повторил древний путь Гильгамеша: дошел до "Кедровых лесов и Серебряных гор" (до Ли­вана и Тавра). После этого похода на Северном Кав­казе появилось немало переселенцев. Владыка их пог­ребен был в Майкопском кургане. Помимо золотых и серебряных сосудов с зодиакальными сценами, изо­бражающими шествия зверей-созвездий над подземным морем, земными горами и реками, здесь были найдены и предметы сугубо культового назначения.

Одни из них напоминали спиралевидно свернувших­ся змей и представляли собой хорошо известные в шумеро-аккадской культуре "символы справедливости" Инанны и Лилит ("приносящей смерть"). Другие же стали характерными в индоиранской среде. Это уже известный нам по кургану у села Семеновка на Одессщи­не брасман: стреловидные прутья, пронзившие четырех бычков из золота и серебра. Символика майкопского брасмана получила развитие и в каменномогильском "Гроте быка"; означала она власть жреца над небес­ными светилами и годовым циклом.

Нашествие со стороны Шумеро-Аккада содействова­ло формированию в Закавказье алазано-бедепской культуры, родственные типы которой проникали за Днепр, до Дуная и даже на Балканы. В Высокой Мо­гиле оставили они погребение "космического странни­ка". Сопряженный с ним календарь оказался подобен тому, которым пользовались хурриты, одна из древней­ших народностей Северной Месопотамии.