Космикомические истории: рассказы

Вполне естественно, что принадлежность к этому беспрецедентному и, значит, несравненному миру вскоре стала поводом для гордости, похвальбы и всяческих восторгов. Открывшиеся вмиг невероятные дистанции, повсюду бившие фонтанами частицы (адрионы, барионы, мезоны, кое-где кварки), головокружительная скорость времени вселяли ощущение непобедимости, всевластия, гордости и в то же время самомнения, будто все это причиталось нам по праву. Единственное, с чем можно было это сравнивать, — с прежним ничем, которое старались мы не вспоминать как совершенно жалкое, ничтожное состояние, достойное сострадания или насмешки. Любая наша мысль обнимала все и игнорировала составные его части; нашей стихией было целое, включавшее и время, время в целом, где будущее превосходило прошлое количеством и полнотой. Нам суждено было все большее и большее, о меньшем мы отказывались мыслить даже вскользь, нам предстояло двигаться от сумм к произведениям, степеням, факториалам, ни на миг не останавливаясь и не замедляя ход.

Не знаю, ощутил ли я, что за подобным воодушевлением крылась неуверенность, почти маниакальное желание уничтожить даже тень недавнего происхождения, лишь ныне, в свете узнанного мною позже, или это ощущение смутно будоражило меня уже тогда. Поскольку, несмотря на убежденность, будто всё — наша родная стихия, выросли-то мы из ничего, приподнялись над абсолютным отсутствием чего-либо едва-едва, и наш отрыв в пространстве и во времени от предыдущего — лишенного вещественности, протяженности и длительности — состояния необычайно мал. Меня пронизывали скоротечные, но острые ощущения зыбкости, как будто этому «всему», которое так силилось оформиться, не удавалось скрыть присущей ему хрупкости, лежащей в его основании пустоты, к которой мы могли вернуться с той же быстротой, как отдалились от нее. Поэтому так выводила меня из себя та нерешительность, с какой формировался мир. Я с нетерпением дожидался окончания его головокружительной экспансии — как для того, чтобы познать пределы мировых добра и зла, так и предвкушая стабильность бытия. Отсюда же моя неодолимая боязнь того, что в случае остановки сразу же начнется спад, столь же стремительное возвращение к небытию.

И я ударился в другую крайность: «Полнота! Тотальность!» — утверждал я всюду и везде. «Будущее! — гласил мой стяг. — Грядущее!» «Слава беспредельности!» — провозглашал я, пробираясь сквозь вихрь неких неразличимых сил. «Возможности, смогите! — призывал я. — Действуй, действие! Проверьте себя, вероятности!» И мне чудилось уже, будто бы потоки частиц (а может, это были просто излучения?) содержат все возможные формы и силы, и чем больше я предвосхищал вокруг себя мир, полный энергичных сущностей, тем больше мне казалось, что они грешат преступной вялостью и пораженческим безволием.

Среди этих сущностей были, скажем так, и женские, то есть носительницы движущих зарядов, взаимодополняющих мои. На одну из них я обратил особое внимание: ее, горделивую и сдержанную, окружало силовое поле удлиненной обтекаемой формы. Для того чтобы она заметила меня, я стал с удвоенною силой выказывать свое довольство изобильностью вселенной, подчеркнуто непринужденно прибегал к космическим ресурсам, словно не привык испытывать в них недостаток, простирал себя в пространстве и во времени, тем самым демонстрируя свой оптимизм. Уверенный, что Nugkta (ее имя я узнал потом) — не такая, как все прочие, поскольку лучше понимает, что значит существовать, быть сопричастным сущему, я всеми средствами старался тоже отличиться от колеблющейся массы тех, кто все никак не мог привыкнуть к этой мысли. В результате я всем надоел и опротивел, однако ближе к ней не стал.

Я просчитался. Как я вскоре заметил, Nugkta совершенно не ценила всех моих усилий и старалась не выказывать мне никаких знаков внимания, за исключением — иногда — досадливого фырканья. Она держала себя так же сухо и немного апатично, как будто подтянув колени к подбородку, обхватив свои длинные ноги и немного оттопырив локти (как вы поняли, я описал ту позу, которую она бы приняла тогда, когда уже были колени, ноги и локти, точнее говоря, в комок был сжат весь мир, и всяк, кто находился в нем, невольно принимал такую позу, и у некоторых это получалось более естественно, как у нее). Сокровища со всего мира, которые я бросал к ее ногам, Nugkta принимала с таким видом, словно говорила: «И всё?» Сначала это безразличие казалось мне притворным, но потом я понял: она просто давала мне урок, желая приучить меня владеть собой. Наверно я, с моей восторженностью, представлялся ей неискушенным простаком и верхоглядом.