Космонавт из Богемии

Я поцеловал Валерию в щеку, она не возразила. Надев белье, штаны и рубашку, я, насвистывая, вышел из спа. С опозданием я понял, что это мелодия одной из песен Элвиса.

В последнее воскресенье в Карловых Варах я купил бутылку жидкого средства для стирки с отбеливателем и быстро опрокинул туда банку с горомпедом. Безумный свист поверг меня на колени, но я плотно держал крышку, пресекая попытки горомпеда вырваться на свободу. Бутылка потрескалась по краям, жидкость стала нагреваться. Я крепче сцепил пальцы, полный решимости не дать бутылке развалиться и мечтая утопить космического гада в субстанции, которую он не выносит. В конце концов бутылка взорвалась, разметав по всей комнате пластиковую шрапнель, оцарапавшую мне щеку. Все – кровать, ковер, потолок и мои вещи – покрылось жижей с ароматом горной свежести.

Я ощупывал стены в безуспешных поисках трупа, пока наконец не догадался посмотреть на рубашку и лицо и там, в бороде, нашел мельчайшие кусочки ног и частичку панциря. Горомпед раскололся пополам. Я плюнул на останки, бросил их в унитаз и смыл. Да, я насладился этим убийством, будь проклята наука. На секунду мои научные убеждения ослабли настолько, что я даже поверил, будто Гануш, довольно ухмыляясь, наблюдает за этим последним актом возмездия откуда-то из загробной жизни.

Я оставил горничной семь тысяч крон на чай. Убрать разруху от жидкой гранаты горомпеда будет непросто. В магазине внизу я купил коробку шоколадных конфет и написал «Для Валерии». Ее доброта была абсолютной. Всю жизнь она тепло принимала мужчин, женщин и детей с болью, острой или хронической, помогала людям, ожидающим смерти, людям, молившимся, чтобы их отчаяние как-то облегчилось, чтобы их выпустили из телесной тюрьмы, и Валерия осуществляла это своими руками, голосом, рассказами, решимостью найти хорошее в каждом слове и каждом движении ослабевшего сустава. Валерия являла собой неведомую силу, и оставлять ей шоколад казалось банальным и почти оскорбительным, но она не должна была пасть жертвой моего восхваления – идолопоклонство в своем роде тоже разновидность смерти.

Мы уехали перед рассветом. Петр предложил отнести вниз одолженные им вещи, но я отказался. Когда он открыл пассажирскую дверь своего «Ситроена», я указал на «Дукати» и застегнул шлем.

– Возвращаешься на Землю с шиком, – заметил он.

Я попросил Петра положить сумку с вещами в багажник. Мы завели двигатели, направляясь в Пльзень, где Петр отведет меня к Ленке. Я не ощущал ожидаемой радости. Конечно, я очень хотел увидеть Ленку, так сильно, что не мог усидеть на месте. Но наше воссоединение будет испорчено ее откровениями с доктором Куржаком. Всеми нанесенными мною обидами, включая необходимость пережить мою смерть, которая теперь будет аннулирована. Все, что касалось моего возвращения, и хорошее, и плохое, было чрезмерным, болезненным, беспрецедентным. Я не мог даже предположить, что́ она мне скажет и что́ я отвечу или даже как заговорю с ней через увеличивающийся разрыв вселенной между нами. Она была права. Я слишком изменился, чтобы чувствовать себя землянином. Хитросплетения человеческих эмоций казались непостижимыми, словами незнакомого языка. Я не мог ничего объяснить про свое путешествие, не мог объяснить, кто я теперь. Что выйдет из такого возвращения?

На дороге выхлоп «Дукати» сотрясал мои кости, наполнял кровь химией. Я попал под действие скорости, нарушил пределы, дозволенные человеческому телу. В космосе скорость выхода на орбиту маскировалась кораблем, но здесь физика ощущалась без всякой жалости. Вот она, моя среда обитания, планета, которой я правил железной рукой, планета, где я мог построить двигатель внутреннего сгорания и пару колес, что понесут меня на скорости в двести километров в час. Я чувствовал каждый толчок, каждое движение частиц воздуха, пытавшихся убраться с моей дороги. Зачем ехать куда-то еще? Мы уже столько здесь натворили.

Я гнал за Петром в миллиметре от его бампера. Нам нужно ехать быстрее. К Ленке. Домой. К жизни.

Выдержка из беседы с пациенткой Ленкой П., пятая сессия

Ленка П.: Становится только хуже.

Куржак: Продолжайте.

Ленка П.: Я все думаю о выкидыше, который был несколько лет назад. Я даже не хотела ребенка, тогда еще не хотела. И однажды просто занималась на беговой дорожке и вдруг увидела повсюду кровь – на ногах, на ленте дорожки. Несколько недель после этого Якуб целыми днями торчал на работе. Заглядывал домой, только чтобы переодеться, и бросал на меня взгляд, как будто делает мне одолжение, оставив в покое, как будто все случившееся – его вина. После этого жизнь уже так и не стала прежней. У нас были и хорошие дни, например, как-то раз мы вместе забрались на башню с курантами, и я почти почувствовала, что мы снова превратились в тех влюбленных детей. Но на самом деле не превратились. Якуб считал, что все нормально, но мы что-то потеряли.

Куржак: Думаете, он предпочел забвение?