Космопорт, 2014 № 05 (6)

При этом Лем, наверное, первым отметил схожесть этого романа Стругацких с романом «Эра чудес» Джона Браннера: «ПАРАЛЛЕЛИЗМ фантастических мотивов (sjuzet) я заметил давно. Это обидное для человеческого разума свидетельство его ограниченности в воображении! Но с Браннером и с «Пикником» — это уже что-то из телепатии: а) пришельцы создают локальные «города» на Земле, и попасть в них нельзя; б) вокруг «городов» царит хаос, закон сильной руки, локальные самозваные «власти, затрудняющие исследования»; в) у границы «городов» и в них самих можно найти непонятные объекты, которые не удаётся познать ни одним из способов, доступных людям, нельзя их «разгрызть». И таких совпадений ещё больше! Как и то, что загадка Пришельцев до конца остаётся неразгаданной загадкой… (…) Если бы «Пикник» не проваливался так неприятно в эпилоге, и ещё если бы был менее «сплющен» — мелкий — в перипетиях героев — это могла бы быть изумительная вещь. Задатки были! И что бы там с Браннером ни совпадало, «Пикник» значительно лучше в художественном смысле».

В послесловии Лем отметил: ««Пикник на обочине» основан на двух концепциях. Первая — это (…) стратегия неразгадываемости тайны пришельцев. (…) Вторая — это реакция человечества на Посещение, отличная от обычной в научной фантастике. (…) Посещение в «Пикнике» — это не странность для странности, а введение исходных условий для мысленного эксперимента в области «экспериментальной историософии», и в этом заключается ценность этой книги». Лему не понравилось окончание романа: «Не авторский комментарий должен уводить нас от навязываемого структурально решения, а сами события в их объективном виде. Поэтому локально мощный эффект эпилога портит прекрасное целое книги». Впоследствии, отвечая на вопрос о советской научной фантастике, Лем отметил: «Собственно, кроме пары книг, таких как «Пикник на обочине», я не нашёл там ничего такого, что бы меня восхитило. Эта книга Стругацких вызывает во мне своеобразную зависть, как если бы это я должен был её написать. С повествовательной точки зрения она безумно увлекательна, хотя авторы немного и хватили через край».

Но в произведениях Стругацких важно и ценно ещё и другое — аллегорически-иносказательный подход, что особо отмечал и Лем: «Большинство их произведений — это беспощадные карикатуры на советский тоталитаризм и социальные отношения. Они говорят, что никто не может быть сделан счастливым насильно, осуждают злостные злоупотребления внутри системы и т. д. Их «Трудно быть богом», возможно, лучший пример подобного типа произведений. Тогда едва ли удивительно то, что с того момента, когда советская система развалилась, в работах Стругацких стали заметны любопытные и показательные тенденции. В прошлом писатели очень близко, насколько возможно, принимая во внимание инструкции советской цензуры, шли вдоль допустимых границ художественного творчества. Они должны были скрывать то, что находятся в социальной и политической оппозиции к режиму. Естественно, когда в какой-то момент в 1960-х годах эта сторона их творчества была замечена советскими литературоведами, разные осведомители и доносчики, конечно, в меру своих возможностей в качестве литературных критиков, причинили много вреда этим писателям (задерживая публикацию их работ и т. д.)».

Подобным подходом пользовался и сам Лем: «Вначале научная фантастика воспринималась как дурацкая литература. До тех пор, пока Советы не догадались, что братья Стругацкие являются идеологическими перебежчиками и до тех пор, пока это информация не была передана в Польшу, можно было себе очень многое позволить и ловко камуфлировать. (…) И если делались не очень прозрачные намёки, то это проходило». В связи с этим была проблема-опасность, которая не в полной мере осознавалась на Западе, но которую хорошо понимал Лем: ««Расшифровка» произведений Стругацких, когда они сидят в СССР и не пользуются большой любовью властей, кажется мне очень несоответствующей ситуации. Иначе обстоит дела с умершими авторами, как Адамов, ибо даже КГБ не сможет сделать ничего плохого покойнику, но выискивание мельчайших намёков у братьев Стругацких — это уже подобно доносу! Недавно я начал читать в «Знание — сила» их новый роман [ «Волны гасят ветер»], который представляется продолжением «Жука в муравейнике». Как-то меня это не очень увлекает, но считаю, что не следует указывать, «что авторы в действительности имели в виду», даже если намёки представляются невинными. Это очень деликатный вопрос. Я сам, когда пишу о Стругацких, осознанно воздерживаюсь, например, в послесловии к «Пикнику на обочине», и в письме старался отговорить одного американского профессора от публикации его лекции о Стругацких, потому что это может им навредить».

А в целом у Лема общее впечатление от творчества Стругацких сложилось очень положительным, ибо в одном из своих последних интервью, данном испанцам, на вопрос, как Лем относится к Брэдбери, Кларку и Азимову, Лем ответил: «Никак. Я думаю, что россияне, братья Аркадий и Борис Стругацкие, лучше».