Космос Пушкина " России первая любовь…"

Который, тын под рельсы опустив,

Считал жестокость чуть ли не отвагой,

В хоромы Солнца когти запустив,

В реликвии поверженные тайны,

Поправ и веру, и родню, и дом.

О, властелин, жестокий и случайный

Или случайный бешеный фантом,

Сжигающий в груди любовь и веру

И лозунги развесивший на дверь!

Кто ты? И кто напишет повесть

Об этом – дьявол, ангел или зверь?

Свобода – неопознанное слово,

Заблудшееся в таинстве могил.

Мы ищем до Пришествия Второго

То слово, как Архангел Гавриил.

Сбывается церковное проклятье.

И Апокалипсис, – он будет или нет, –

Идёт. Но в звёздно-синем платье

Грядёт Дух Родины, и царствует Поэт.

12.40 7. 10, 1990.

ЗВОН

Мощнейший звон идёт.

Он звоном колоколен

Не заглушаем. Он звучит в сердцах.

И россиянин весел и спокоен,

Коль принял звон Душою до конца.

Он возрождение сулит, тот звон опальный,

Не разрешаемый ни сердцу, ни судьбе.

Он радостный, а также и печальный,

Поёт о новогодней ворожбе.

И блазнится*, и приближает лица

Родных из старорусской стороны.

И сердцу этим звоном не напиться.

И не избыть серебряной волны

Потока лучезарно-зоревого.

Открыто таинство любви и мастерства.

И сердце снова вроде горнового,

163

И Солнце снова вроде Божества!

* Блазнится - дразнится, мерцает, кажется

КАРУСЕЛЬ

Я не насилую ни чувство и ни совесть,

Ни слог, ни слово – льются, как хотят.

И возрождается и льётся с Неба повесть.

Листки забвения и памяти летят.

И сыплется расцветшим звездопадом,

И зыблется таинственная высь,

Боль сердца устилая листопадом.

Так Пушкин и Есенин родились,

Раскованность и нежность и свобода

Полёта чудного в пространство и в волну

Времён вселенских – светлая отрада,

Рождающая свето-тишину.

О, Небо! Ты мне даришь эти трели –

Заливистую вечную Свирель

И светлый день бессмертного Апреля

И творчества родную карусель!

ОСЕНЬ

Листки, покинувшие ветви – росчерк лета,

Неспешно уходящего от нас,

Вы – голос лета, трепетность Поэта.

Я не покину, не оставлю вас.

До ночи до глубокой будет сниться,

До ласковых морозных вечеров

Полёт кленовой розовой жар-птицы –

Привет пушистых стынущих дубров

И одинокость маленькой берёзки,

Стоящей сиротливо во дворе.

Наряд её – и нежный и неброский

Зовёт как жёлтый вымпел на горе.

Куда зовёшь? Куда стремишься, крошка?

Взойдёшь ли выше этой вон горы?

И валит лист. И осень понемножку

Зиме сдаёт печальные дворы.

А. ПУШКИН,

15 часов, 10, 1990.

НА ВЗЛЁТЕ

На взлёте день, и я живу на взлёте.

На взлёте творчества и Духа и пера.

Душа моя в недремлющем полёте

Времён, Отечества, пространства и добра.

Той доброты, которой дышит Космос,

Не познанный. Он тайнами вразброс

Как звёздами укутывает космы

Моей судьбы, занявшейся всерьёз

Небесных сфер реликтовым свеченьем.

164

И голос Матери из пропасти годов

Звучит Свирелью и сквозит леченьем

Душевных ран и мужеством трудов,

К иным, высоким сферам приобщённым.

О взлёт особенный! О, острота пера!

О жребий, Небом ныне нареченный!

О, Космоса великая пора!

ДУША КРИЧИТ

Душа соскучилась и по живому слову,

И по сердечному волненью, по весне,

По прочному нестынущему крову.

По солнечной играющей волне.

Душа кричит. Она полна тревоги.

Откройся, выплесни на Мир святую боль.

Взгляни – горит часовня на дороге,

Где Сам Господь пожертвовал собой!

А. С. ПУШКИН

ПРИМИ СТИХ!

О, спелость осени! О, жаркие объятья

Лучей, которые прорвались на поля!

Ну что ещё тебе могу сказать я,

Свирель моя, любимая моя!

Прими сей стих и не гадай – так чей он?

Пусть льются песней, праздничным дождём.

Чем шире сердце, тем поток мощнее.

И мы стихов твоих все вместе ждём

А. С. ПУШКИН,

тетр. 16 стр. 158.

ПЕРЕКЛИЧКА.

Осень 1990 года была особенно драматичной для Свирели. С необыкновенной силой в

Душе вновь и вновь всплывали подробности гибели Серёжи в Петрограде в 1925 году. И Свирель

вновь и вновь просила Серёженьку подтвердить, что он жив и благополучен.

Поэт отвечал и сам волновался за состояние Свирели, в образе которой он видит саму

Россию.

СЕРЁЖА ЕСЕНИН:

Я здесь, в ином, родная измеренье.

И все рассыпанные горести Земли,

И бремя тяжкого сыпучего мгновенья

Забрал с собой. Курлычат журавли

И дарят мне привет из дальней дали.

Опять скажу, тебе, родная Русь,

Таких мы ласковых и нежных не видали.

Сказать боюсь, и потерять боюсь.

О, Русь, твой трепет по родному звону

Полей рязанских в плаче дупелей!

Скажи, родная, по каким законам

Живёшь и отзовись скорей!

Ответь, родная, дорогому сыну

165

Всё та же ль ты? И в сердце дремлет мёд

Любви, который сыну - исполину

Живой водой Отечество вернёт?

Услышь меня. Как пряно пахнут травы!

Восходит стон духмяный на лугах.

А я стихов своих отраду и забаву

Катаю, словно яблоко в зубах,

Не надкусив, роняю в лоно света:

Возьми, прими, люби и обогрей.

В том яблоке – туман и ключ рассвета

И лето, и зима, и бокогрей.

Так месяц предвесенний называют.

Всех их двенадцать. Все они мои.

Я взял их пальцами освеченного края,

Где вновь рязанские лепечут соловьи.

Весь год – он мой. И мы с тобою вместе

О, Русь моя, не плачь, очнись, живи,

Опять помолодеем лет на двести

И встанем из отчаянья крови!

Выслушав этот монолог, Свирель, со свойственной ей привычкой проверять