Костер на льду (повесть и рассказы)

Совсем некстати приоткрылась дверь парткома: кому-кому, а Дьякову в эту минуту я не хотел попадать на глаза, потому что, наверное, походил на потрепан­ного в драке воробья; во всяком случае, лицо у меня было раскрасневшимся и вспотевшим.

— А ну-ка, зайди сюда,— поманил меня пальцем Дьяков.

Прикрыл дверь, уселся за стол и усмехнулся:

— Воюешь все?

Я тяжело дышал; ничего не ответил.

— А ты бы как-нибудь зашел в партком, что ли, вместо того, чтобы партизанить.

— Я не партийный,— сказал я.

Усмешка снова тронула его губы:

— А что, по-твоему, комсомолец — в отличие от члена партии — должен воевать в одиночку?

Поняв, что я не намерен откровенничать, посове­товал:

— Ты хоть сядь, приди в себя. Торопиться да шу­меть — это не всегда полезно.

Я видел, что он нарочно медленно достает кисет, не торопясь скручивает цигарку.

Не дождавшись, когда я заговорю, промолвил:

— Вот кипяток, смотрю на тебя...— Он затянулся сизым дымом, выпустил в потолок длинную струю; про­должил миролюбиво:— Чем одному-то воевать, шел бы поближе к народу, посоветовался.

Хотя этот совет напоминал слова Калиновского, что один человек ничего не может, я сказал раздраженно:

— О чем советоваться, когда все ясно? Хохлов шу­мит из-за шести вагонов фрезера, а сам ведь прекрасно понимает: не пойди я на жертву, мы бы остановили завод.

— Ты зря-то не петушись. Шесть вагонов тоже чего- то стоят. У Хохлова тут подход хозяйский.

Я поднялся.

— Ну, я пойду.

Дьяков развел руками:

— Дело твое...

Открывая мне дверь, предложил опять:

— Слушай-ка, Николаич, ты бы домой ко мне, что ли, как-нибудь зашел. Чайку бы попили, поговорили.

Я решил, что зайду непременно. Но выполнить своего обещания мне не удалось. Все дни проходили в разъез­дах, в штурмовщине; разболелась нога, я был зол, и только Ладины письма скрашивали мне жизнь. Осенью она написала, что радуется моим успехам, и только тут я понял, что ей было легче проследить по письмам за тем, чего я добился, чем мне самому здесь, на месте, занятому текучкой.

Да, работа моя наладилась, но зато какой ценой приходилось за нее расплачиваться! Возвратившись до­мой разбитым, я знал, что не успею отдохнуть, как меня поднимет звонок Хохлова:

— Снежков! Что у тебя там на Островке? Проспал все! Вагон сошел! Выезжай на аварию!

Бывало, он перехватывал меня на какой-нибудь стан­ции и гнал в другой конец.

— Пров Степанович,— пытался я отказаться,— под­- нимут вагон, одни справятся. У меня сегодня во рту маковой росинки не было. Приеду, опять столовая будет закрыта.

— Никаких разговоров! Только о своей шкуре забо­тишься! А столовой я сейчас прикажу, чтоб тебя ждали всю ночь.

Официантка Дуся, чаще других дежурившая в таких случаях, садилась против меня в пустой, освещенной тусклой лампочкой столовой и горестно качала головой. А я радовался полуостывшему обеду и шел домой в предвкушении нескольких часов спокойного сна, зная, что утром меня снова поднимет звонок Хохлова.

В один из последних теплых дней, когда по поселку летали паутинки, Дуся пригласила меня к себе в гости, и я, подкупленный возможностью провести вечер в до­машнем уюте, от которого совсем отвык после того, как уехал из Настиного общежития, согласился.

И действительно, мне понравилось здесь все—и чис­тенькие салфеточки на комоде и швейной машине, и ра­мочки из ракушек, и цветные картинки, пришпиленные к стенам, и старенькое зеркало, и гора подушек на высо­кой постели. Дуся легко носила свое полное тело, затя­нутое в пестрый халат, сновала от стола к буфету. Шум примуса сливался с шумом паровоза, пускающего пары в сотне метров от Дусиного окна, над моей головой дребезжала черная тарелка радио; я ничего не слышал из Дусиных слов. Наконец, чай вскипел. Поставив эма­лированный кофейник на стол, Дуся села рядом со мной.

— А, может, все-таки выпьем?

Я покачал головой.

— Нет, Дусенька, мне нельзя.

— Что у тебя, язва, что ли? Не обращай внимания. У Прова Степаныча язва, а он пьет вовсю. Говорит — помогает.

— Нет, мне нельзя, потому что я... физкультурник.

— Ну-у, у меня был один знакомый культурник из дома отдыха, так пил не хуже Прова Степаныча.

Я улыбнулся:

— Вот, когда буду культурником в доме отдыха, тогда и буду пить.

— Да уж там была бы жизнь — каждый поднесет. И отоспаться можно. А здесь ты изведешь себя. Смот­рю я и не знаю, когда ты отдыхаешь.

— Война, Дусенька.

Она усмехнулась:

— Не война, а Пров Степаныч...

— И Пров Степаныч. Сам не спит и другим не дает.

— Жалко мне тебя. Умнее других, а не понимаешь. Это одна видимость, я ведь все знаю. Слышал, поди, жил он со мной?

Она посмотрела на меня настороженно и выжида­тельно.

— Я сплетен не слушаю.

— Чего уж, весь поселок знает,— вздохнула она и нахмурилась.

Она так низко склонилась над чашкой, что я видел белую ниточку пробора.