Костер на льду (повесть и рассказы)

— Помочь я тебе хочу,— сказала она, не поднимая головы.— Не знаете вы Прова Степаныча. Не такой он, чтобы не спать. У него как? Проснется утром, соберет к себе всех или обзвонит, даст накачку, а в одиннадцать выпьет полтораста грамм и ложится спать. Секретарше скажет, к кому посылать курьера — к Дуське,— Дуся подняла голову и горько усмехнулась,— к Феньке, к Машке; это если из треста вызывают... Курьер и бе­жит... А начальство тревожит не каждый раз. Вот наш Пров и спит до пяти часов. Там проснулся, пообедал с водочкой и снова начинает обзванивать, когда у вас работа кончилась... А вы, дураки, думаете .— он дву­жильный...

Я поворошил свою память. Действительно, днем он меня ни разу не тревожил. Вспомнилась виденная по­завчера картина: пьяного директора ведут под руки к дому среди бела дня. Давно перестав чему-либо удив­ляться, я все же был изумлен, когда через несколько часов услышал его громовой голос — Хохлов был со­вершенно трезв. «Ну, ничего,— подумал я,— посмотрим, застанешь ли ты меня сейчас врасплох!»

Дуся отвернулась к окну и задумчиво крутила чай­ную ложку. На улице сгущались сумерки, первая звезда переливалась над депо, зеленая и холодная. Пахло пре­лой ботвой и паровозным дымом.

Когда в комнате стало темно, Дуся подошла ко мне, нерешительно положила на плечи полные горячие руки.

— Останешься?

Не повертываясь, я снял Дусину руку с плеча и, не выпуская ее, покачал головой:

— Нет, Дусенька.

— Гордишься?

— Нет. Просто не надо этого.

Она усмехнулась:

— У меня и не такие оставались...

— Ты говорила.

— Да что там Пров. Повыше его бывали. Всякие приезжают. А раз приедешь — столовой не минуешь...

Я положил ее руку на ладонь и похлопал другой ладонью:

— Не грусти. Еще выйдешь замуж.

Она выдернула руку, и мне показалось, что заплака­ла. Потом, не зажигая света, отыскала шаль и, накинув ее на плечи, сказала:

— Пойдем, провожу. Или стыдишься?

Я вспомнил о сплетнях, заставивших меня уехать от Насти, но отказаться не имел права.

На улице играла гармошка, нестройно пели девушки.

Теребя кисти шали, Дуся взглянула мне в глаза и произнесла уверенно:

— Значит, ты любишь кого-то.

«Кого я люблю? Что она выдумала?» — подумал я грустно и отрицательно покачал головой.

— Нет, любишь, не скрывай.

— Что ты, Дусенька, я один на свете. Нет никого у меня.

— Любишь,— повторила она настойчиво.— Я жен­щина, понимаю все...— добавила она задумчиво и пе­чально.— Иначе бы не берег себя...

Навстречу шли двое пьяных. Я выставил плечо впе­ред. Но они почтительно уступили дорогу.

«Черт! Нехорошо,— подумал я.— Это механики. Вдруг они напишут Ладе?» И неожиданно мне стало радостно оттого, что я вовсе не одинок, что есть у меня на свете родная душа, что я могу поехать в отпуск в Москву, что я в любое время могу написать Ладе письмо и даже послать телеграмму. Так, ни с того ни с сего, взять и послать телеграмму!..

Я попрощался с Дусей.

Она, не подавая руки, произнесла устало:

— Захочешь, заходи на огонек... Посидеть... Может, и тебе будет тоскливо, захочется посидеть с... чело­веком...

Я пошел на телеграф и отправил Ладе телеграмму: «Работа идет хорошо надеюсь у тебя тоже получил пер­вую премию телеграфируй здоровье жму руку».

Слушая затихающую гармошку, я шел вдоль глав­ной улицы поселка. Дорога меня вывела к Быстрянке. Пахло мокрой травой и песком. Луна освещала темную спокойную гладь реки. Я опустился на гнилой, осевший с хрустом пень. Под ногами чернели замшевые головки камышей. Иногда что-то булькало в воде да пролетала тяжелая птица — низко, над травами. Я обхватил ру­ками колени и долго сидел так. Небо было высоким, бездонным.

Никак нельзя было спать в эту удивительную ночь. Все будет хорошо, и вообще стоит жить на свете. Калиновский прав, подумал я: Хохлова надо принимать таким, какой он есть, раз работа предприятия от­лично налажена. Будем бесперебойно вывозить торф, не подведем Быстрянку, не уступим первенства в тресте..

Все оказалось так, как говорила Дуся. С утра я да­вал распоряжения, подписывал бумаги, принимал лю­дей, спокойно выслушивал Хохлова. После того отправ­лялся домой. В пять часов, свежий после сна, шел в столовую. И когда часов в семь в моей комнате разда­вался хохловский звонок, я говорил:

— Выезжаю, Пров Степанович. Хорошо... Доложу... Все будет в порядке.

Чуть ли не в полночь я звонил ему из различных мест, докладывал о делах.

На первом же совещании Хохлов заявил:

— Берите пример со Снежкова. Не зря я его хлестал в хвост и в гриву. Научился человек работать. Не то, что вы — не считается со временем. И днем, и ночью бывает на участках. На предприятии два человека так работают — я и Снежков.

Вскоре я получил ордер на отрез драпа.

Этот ордер я отдал Насте.

— Продай драп и купи Мишке пальто,— сказал я, гладя бархатную голову мальчика, и подумал: «Вот бы такого сына Дусе. Не было бы ей так тоскливо... Как она тогда сказала: «Если захочется посидеть с челове­ком...» Дуся, бедная Дуся... Всегда найдется какой-ни­будь Хохлов, чтобы растлевать твою душу... Дареные полушалки любви не заменят».

Я взял мальчика за локти и поднял его под потолок.