Костер на снегу

По правде говоря, я уже сбилась со счету, хотя лет с трех до ста считала без ошибок.

Каждый из семи (а быть может восьми) дознавателей был похож на своего предшественника, словно их папаша был единственным мужчиной на всю округу. Те же близко посаженные, водянистые глазки со светлыми ресницами, высокие лбы, но узкие, по-лошадинному вытянутые лица, тонкие, бесцветные губы и бесконечные, повторяющиеся, как заезженные песенки на старом граммофоне, вопросы.

Вопросы, сумма которых сводилась лишь к одному знаменателю — удалось ли Альему нас завербовать. Его переиначивали на разный лад, пытаясь подловить меня на мелочи или несоответствии, но я, словно экзотическая птичка с планеты Терфино повторяла всё слово в слово, не меняя ни интонации, ни смысла.

Мой встречный вопрос о том, как же надо не любить Отчизну, чтобы за срок в три с хвостиком недели перевербоваться в шпионы, милостиво проигнорировали, продолжая чайной ложечкой выедать мой уставший мозг.

Проведенный в берлоге Кхаана обыск ОС, к сожалению, (без сомнения тех, кто его проводил) ничего не дал. От вещей мы избавились сразу, как покинули Сэлла. Даже пакет с лекарственным порошком, последним подарком Ваарки, пришлось прикопать в одной из мшистых пещер по дороге на базу трейнера, рискуя неприятными последствиями укуса нежити. Слава небу нога вообще никак не давала о себе знать, хотя в перевязке мне и отказали.

Еда (пока) была сносной, хотя о великолепных разносолах Академии я теперь вспоминала часто и с грустью. Говорить о том, что допросы мне даже нравятся я не стала. Вопреки тому, что человек я самодостаточный и цельный, навязанное одиночной камерой уединение успело надоесть. Но более всего я страдала от нехватки информации. До камеры, где я вынужденно коротала третью неделю, новости (всё равно какие, пусть даже самого что ни на есть жёлтого оттенка) не доходили, обтекая её словно разъяренного быка мечущееся людское море на Вавирьих играх[44].

Ко мне не пускали легата, на которого я имела полное право. Мне перестали оставлять канцелярские принадлежности после того, как я нарисовала несколько портретов и пейзаж, вместо исписанных листов признательных показаний. Мне перестали выключать свет. Ровный и не мигающий, он проникал в каждый уголок моей три на четыре шага камере, мешая спать и нарушая установившийся биоритм.

Но…я чувствовала Тео. И от этого мне было легче. Я знала наверняка, что он где-то рядом и в относительном порядке. Ближе, чем говорил очередной дознаватель, но дальше, чем хотелось бы мне.

— Лжешь, — в очередной раз подытожил мирн Зимурн. — Твой подельник вешает всё на тебя, дура. Твой единственный шанс обелиться — рассказать свою версию, и мы посмотрим, чья правда будет вкуснее.

Я грустно вздохнула, понимая, что терпение у них не каучуковое, и когда-нибудь наступит точка невозврата, за которой меня ждут реальные пытки, а не вот эта вот психологическая фигня, на которую я к их вящему сожалению никак не реагировала.

Я ощущала, что свои слова мирн подкрепляет ментальной атакой. От нее мне должно было стать жалко себя непутевую, но к его, да и моему удивлению все его потуги были тщетными. Я как заведенная твердила одно и то же, да и что по большому счету я могла сказать?

Слетевший с катушек от напряжения следователь мог поверить в любую ерунду, и если в самом начале я хотела приукрасить суровую действительность Альема животрепещуще описывая пакость, что меня пожевала, стаи зомби, бродящих по улицам, летающих чудовищ пышущих огнем на обед и плазмой на ужин, то потом отказалась от этой шальной идеи.

А вдруг поверят?

Промокнув платком капли пота на лбу, алеющий лихорадочным румянцем на обычно бледных щеках, следак кивнул стоящему у входа в допросную охраннику и захлопнув папку ретировался первым. Я же по привычке вытянула руки и стальные обручи системы кандалов захлопнулись на моих запястьях.

Шагать в таком приспособлении было по-новому унизительно. Я неловко семенила как оберегающий яйцо-потомство пингвин королевской породы, неуклюже переставляя лапки в казенной обувке на пару размеров побольше. Каждый шаг сопровождался громким железным скрипом, как будто распахнули тяжелые ворота на давно несмазанных петлях, слава Небу в камере их снимали.

Обычные наручники мне заменили на это гениальное изобретение кузнечного искусства после того, как один из доставляющих меня обратно в камеру охранников рискнул пощупать пониже спины. Одним ударом я сломала ему нос, а вторым ключицу и три ребра.

Больше меня потрогать не пытались. Того охранника убрали, а новый (молчаливый шкаф с неотягощенным интеллектом лицом) вёл себя предельно вежливо и крайне осторожно, уважительно поглядывая исподлобья, когда думал, что я его не вижу.