Костер в белой ночи

Она, зеленая, в травах и листве буйного лета, белая, в искристых сугробах зимы, золотая, оранжевая, рудовая, в осеннем многоцветье мира или вся залитая солнцем и голубыми каплями неба первых весенних распутиц с серебряным горлышком ручья, вдруг замелькает перед тобой, уходя из-под робкого первого шага, и замрет сердце от этого стремительного движения по кругу, и закачаешься, раскинув ручонки, стараясь обязательно удержаться на ногах.

Ты ощутишь, как кружится земля. И, пересиливая это кружение, сделаешь еще один шаг, еще и еще.

И перестанет лихо плясать дальний лес у зеленого окоема, успокоятся травы, и тропинка в один след, которая так раскачивала и бросала тебя из стороны в сторону, вдруг помогая каждому шагу, поведет тебя вдаль, к окоему и за окоем. А он будет уходить от тебя, этот лес, это поле, этот окоем, с каждым новым шагом открывая взгляду Удивительную Великую Простоту Мира.

Все удивительно на земле, от крохотной былинки до мерцания белой звезды над крышей твоего дома.

Удивительно время, в которое рождается человек.

И все-таки то время, в которое родился ты, в котором сделал свой первый шаг, пока еще самое удивительное.

Движение. Стремительный бег, сокращение расстояний — вот то главное, что выпало на долю твоего времени, в которое ты родился.

Ты сделал первый свой робкий шаг под скрип липовых колес грабарок, полков, теперь уже забывшихся пролеток и тарантасов, под скрип санных полозьев и топот лошадей.

Тебя кутали в шубу и везли по белым просторам твоего края, под крик возницы: «А ну, милай, давай, давай, Савраска!»

И Савраска утопал в сугробе, и тяжело отдувался на подъемах, и екал печенкой, пробегая по склизкому накату пути, и радостно ржал, почуяв запахи близкого и теплого стойла. Он вез тебя к железной дороге, где, громыхая на стыках, бежали друг за другом светящейся гусеницей поезда, где высоко в небо кидали гудки «Сталинцы» — «С-90», к трактам-«шоссейкам», на которых пробегали дорогие «эмки», тяжелые «ЗИСы», громогливые полуторки, а где-то высоко в небе, послушный рукам и лихой русской воле Чкалова, плыл к Северному кругу самолет. И на каждого летчика смотрели тогда восторженные глаза землян.

В твоей деревне детства, за конюшнями, где, весело раскинув гривы и смешно подбрасывая зады, мелькали стригунки, деловито кашляли тракторы и, обгоняя потных, твердо упирающихся в землю коней, вели от горизонта до горизонта глубокие, словно бы смазанные маслом борозды.

Ты познал скорость движения, когда принес тебе отец из кузни подбитые полосками голубого железа саночки-леточки. Он делал их всю осень, строгал, пилил, выгибал горьковато пахнущее вязкое дерево, сушил на русской печке, сколачивал, лихо забивая деревянные клинышки и железные гвозди.

И вот сейчас с первым снегом принес тебе санки, послушные, на плетеной, тоже пахнущей деревом веревочке.

Ты выбежал с ними к реке. Взобрался на яр и застыл среди кричащей и хохочущей ребятни. Ты осознал высоту и с нее увидел землю, лежащую там, глубоко внизу, с вороненой спиной твоей речки, с крохотными стожками сена на том берегу, с березовыми дымками из труб родной деревни, со всем тем, что лежало теперь у твоих ног.

О, леденящая, радующая душу и сердце высота! Как далеко видно вокруг и как заманчиво страшно кинуться навстречу всему, что раскинулось там, внизу, под тобою!

Ты еще робко топчешься у стремительного среза высоты, ты еще думаешь, быть или не быть, а ребята, твои товарищи и сверстники, кричат:

— Бояка! Бояка! Ему слабо!

И ты кидаешься на санки животом, приподнятым над землей лицам и летишь вниз, летишь птицей. Санки-леточки обрели крылья. Они несут тебя не по накатному насту снега, а над ним, над землей, над рекой, над стожками сена и березовыми дымками твоей деревни.

Стремительно пролетает все вокруг. И ты летишь, летишь, впервые ощутив сладость полета.

Ты испытатель и никогда не оставишь, не выпрыгнешь из своего самолета — саночек-леточек.

Полет — стремительность движения — время, в которое ты родился.

Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц.

Ты чуть-чуть старше того мальчишки, о котором ничего, еще не знаешь ни ты, ни мир, но и он, как и ты, уже в твоем стремительном, полетном времени.

Ты одно с ним поколение рожденных, чтобы сделать сказку былью.

Твоя страна, твоя Родина плачет над безвременной могилой Чкалова, и ты плачешь над ней, Сережка Поярков, может быть, не так, как взрослые, но по-своему, по-мальчишески. Потому что он был для всех мальчишек твоей страны кумиром.

Испытатель не оставляет своего корабля.

Ты прочел первую строчку в букваре, ты запомнил первое стихотворение, и это как высота, как тот холодок под сердцем, перед тем как кинуться вперед, лицом навстречу летящей земле.

Мы учимся жизни по жизни других. По их поступкам, делам, словам их.

Слово. Оно приходит к тебе из букваря, из книжки, из сказки, из уст отца, деда, матери, бабушки, от людей, окружающих тебя и делающих тебя собой.

— Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней…

— У лукоморья дуб зеленый…

— Здесь Русский Дух, здесь Русью пахнет…

— Безумству храбрых поем мы песню…