Костер в белой ночи

«4 октября 1957 года. 10.00. У больного Пояркова сняты повязки с глаз. Больной различил свет, очертания предметов, узнал медсестру Закатову. Однако уже через 15 минут зрение ухудшилось. Стал теряться свет. Наступила слепота. Осмотрел больного. Требуется срочная новая операция. Больной держался отлично, внешне бодр, пытается шутить. Попросил свидание с отцом. Свидание разрешил. Операцию назначил на 22.00. Больной на операцию согласился. Молодец».

— Внимание, говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза!

Замерли у репродукторов и радиоприемников люди. Замерли, улавливая каждое слово такой еще не привычной фразы.

Прохожие остановились на улицах, стараясь выловить из городского шума напряженный голос громкоговорителя.

Таежный охотник-эвенк наклонился низко над новинкой своего древнего чума — спидолой. Отсветы очага шарят по лапнику, расстеленному на полу, по шкурам, по берестяной зыбке, подвешенной близко к огню.

Геологи в пустыне приникли к светящемуся квадратику транзистора; перекрывая рев шторма, врывается голос Москвы в кубрик рыбацкого сейнера, раскалывает тишину высокогорной метеостанции на Крыше Мира, врывается в аулы, стойбища, города, поселки, села, деревни.

Слушают люди: что-то будет? О чем это? Что? — словно бы сердца умерили ход крови, словно бы дыхание стало тише.

— Работают все радиостанции Советского Союза!

Замерла страна, замерла планета, слушает голос Москвы…

Замер голос. Тишина. Пауза. Сейчас снова в мир, по всей планете и дальше, к звездам, к этому такому еще непривычному космосу.

Пауза. Но уже из конца в конец по всей земле:

— Иван! Иван! Ванька, леший. Наши в небо дыру пробили. Слышь, запустили корабль в этот, как ево, космос! Спутник!

— Ура, летит!

— Спутник в космосе.

— Вот это да! Ну, брат, дали по мозгам!

— Даешь космос!

— Палыч, слышишь, наши-то в космосе. Это что же выходит, а?

— Тихон! Тихон Николаевич! Спутник в космосе!

— Летит, заедай его комар. Летит.

— Работают все радиостанции Советского Союза…

— Папань, а как спутник писать? С большой?

— Пиши все с заглавной.

………………………….……

………………………….……

………………………….……

………………………….……

………………………….……

Спутник, спутник, спутник — без перевода, на всех языках, по всей планете.

— Ребята, товарищи, граждане. Можно увидеть невооруженным глазом!

— А в бинокль и того проще.

— Куда смотреть?

— Спутник запустили, облака бы разогнали. Ишь наперло их — непроглядно!

Из края в край, по всей планете, по всей стране: «Спутник! Спутник! Спутник!»

Вспомни-ка, друг, что было с тобой, что было в тебе.

Разве можно забыть, как в предрассветный полусвет гремели железные крыши, как среди веток тополей, берез ли, дубов замирали люди с поднятыми к небу лицами. Как радость, одна на всех, большая, необузданная, врывалась в сердце, в душу. Вспомни-ка, друг, ту фразу, повторенную стоязыко на один лад:

— А мы видели…

Это потом привыкнешь ты к обычным, ставшим обычными сообщениям: «В Советском Союзе произведен запуск искусственного спутника…»

А тогда, тогда — Первый — и радость, и гордость, и еще что-то удивительное одно на всех чувство.

Это потом, в троллейбусе, первоклашка небрежно скажет друзьям: «Что-то скушно стало, запустили бы космонавта…»

Вот оно, время, стремительность движения. И необычное обычно.

Но тогда, тогда от Владивостока и до Закарпатья, от Игарки до Кушки вся страна сидела на крышах.

Домоуправ ошалел. Бегает внизу, машет руками, расшеренился:

— Товарищи, граждане! Серьезные ведь люди! Крышу проломите! Свалитесь! Кому отвечать? Курочкину. Нешто на его с земли глядеть нельзя. Куда лезете, товарищи? Там ограждения неисправные.

— Давай сюда, Курочкин, — басит с крыши шестиэтажного дома Степан Булыгин.

— Об ограждении раньше думать надо.

— Я милицию вызову.

— Вызывай с крыши. Вон он, начальник райотдела, верхом на коньке сидит, за антенну держится.

— Летит! Летит! Летит!

— Где? Где?

— Вон он шпарит!

— Ура-а-а! Ура-а-а-а!

— Ура-а-а-а! — одиноко кричит снизу Курочкин-домоуправ.

Тихон Николаевич, как и тогда, неуклюже протиснулся в палату. Встал на пороге, подхватив большими ладонями полы халата. Халат сегодня на плечах внакидку, руки не заняты передачей. Некуда девать руки, захватил ими полы халата.

Сашенька у окна. Сергей полусидит на кровати. Услышал отца.

— Батя, ты, что ли?

— Я, — твердо ступая, прошел к стулу.

Подле постели на тумбочке рядом с репродуктором — транзистор с нерусскими буквами по черному футляру.

— Слушал, Серьга?

— А то как же? Александр Александрович свою машину принес. А то у нас что-то сеть барахлит.

— Перегрузка, — сказала Сашенька и улыбнулась Тихону Николаевичу.

Он сел, пожал протянутую сыном руку.

— Выходит, по времени, сейчас у нас будет виден. А?

Сашенька посмотрела на ручные часы:

— Да, сообщали, что в двадцать один пятнадцать в нашем районе пролетит. — Поглядела за окно — небо-то какое чистое.

— Жаль, увидеть не придется, — это уже Сергей, по укоренившейся привычке проводя ладонью по бинтам на лице.

— Увидишь еще. Увидишь, сынок. Выходит, побороли все-таки земное тяготение-то?