Кости Авалона

Будто я обнажен. Обнажен до самых глубин души. Ее словно вывернули наизнанку, и каждый мог видеть, что происходит во мне. Я находился на грани срыва, и потому отвернулся от Кэрью и Дадли. Стоял и таращился на линию горизонта, где солнце позолотило до самого моря водные глади прудов и каналов, пока самообладание не вернулось ко мне.

— Что это она тут выращивает? — поинтересовался Дадли.

— Ее мать выращивала здесь двести разновидностей трав, — тихо объяснил я, и голова Кэрью тотчас повернулась ко мне.

— Кто вам это сказал?

— Я… забыл. Может быть, Файк.

— Во всем мире не растет столько трав, — возразил Кэрью.

— Во всем мире их растет гораздо больше.

И ничто не мешало им расти здесь, на этой защищенной, хорошо увлажненной земле с богатыми почвами. Наблюдение побудило меня задуматься о том, что я когда-то прочел о цветнике провидицы Хильдегарды Бингенской, женщины, которая намного опередила свое время, связав науку с творчеством и предложив использовать растения для лечения меланхолии.

— Так вы хотите знать, что она там растила? — криво улыбнулся Кэрью. — Я покажу. Стойте там.

Кэрью пошел по участку, но я ослушался его приказа и тихо побрел вверх по пологому склону. Мне казалось, что Нел идет рядом со мной, я слышал, как шелестит ее платье по мокрой траве. Я медленно поднимался вдоль голых кустов ограды к вершине участка, где стоял деревянный крест.

На нем не было имени, но я обо всем догадался.

Ей было так спокойно в ее саду. Открытый простор до самого моря, а с другой стороны высится холм Святого Михаила и золоченые купола аббатства.

Я повернулся, и оно раскинулось внизу передо мной, сверкая золочеными арками, словно солнечными лучами. Вот он, рай. Авалон.

Когда-то это были земли аббатства. Почти все на многие мили вокруг принадлежало монастырю. И аббат передал этот кусок земли Кейт Борроу, дабы она продолжала ставить опыты с растениями и травами. Этот участок, с его превосходным видом на монастырь и холм Михаила, и заболоченные земли внизу… как будто в этой точке собиралась вся энергия этих священных мест.

Больше того. Все силы земли пересекались тут. И христианская святость, и языческий культ. И мне показалось, будто я уже побывал здесь в то время, когда мой рассудок отдался во власть порошка видений. Интересно, что произошло бы со мною, когда бы я принял зелье на этом холме, да в такое дивное утро?

Это уже не имело значения. Порошок видений, подобно жиру, смазал заржавелые замки и отомкнул дверь. Большего и не требовалось. Теперь дверь была открыта… или, во всяком случае, приотворена.

Бег времени ненадолго остановился, и я переживал состояние глубокого отчаяния, какое испытывал лишь однажды, вглядываясь с тоской в бесконечную ширь звездного неба. И думал о том, чему учила нас церковь: всякая жизнь существует во славу Бога, и всякая награда ожидает нас не в этом мире, но в будущем.

Однако люди, обитавшие в этом городе, где ступали подошвы Спасителя — и Мерлина, — не приняли учения клириков. И кто под сей сенью древнейшей магии мог бы упрекнуть этих людей за склонность верить в возможность обретения — здесь, в этой жизни — земного рая? Словно само пребывание на этой земле, через молитву и просвещение, давало им много больше того, что, согласно церковникам, обещает Господь.

Никаких книг, никаких догм, просто быть здесь.

В этом суть авалонской ереси.

Объекта лютой ненависти сэра Эдмунда Файка.

— Что, ведьмина могилка?

Я обернулся. Передо мной стоял Кэрью, раскачиваясь на каблуках, убрав руки за спину и злобно сверкая глазами. Дадли, с унылым видом, находился рядом с ним.

— Видимо, запретили хоронить на освященной земле, сказал Кэрью.

— Или просто земля в этом месте по-своему священнее любого церковного кладбища, — сказал я.

Кэрью вонзил в меня сердитый взгляд. То, что я сказал, — тоже ересь. Да и черт с ним. Было трудно поверить, что королева могла передать аббатство в грубые ручищи этого человека. Которые, впрочем, больше не были спрятаны у него за спиной. Косым взглядом Кэрью свирепо смотрел на них сквозь просвет в седой бороде, словно хотел уподобить выражение лица тому, что держал в руках. Двум побуревшим от сырости черепам без нижних челюстей и со сломанными зубами.

— Вот что она выращивала, доктор Джон, — сказал Кэрью. — Она растила здесь смерть.

Глава 38 СТАРЫЕ КОСТИ, НОВЫЕ КОСТИ

— Выглядит скверно, — сказал Дадли.

Можно подумать, была нужда произносить это вслух. Мы смотрели вслед Кэрью, выходящему легкой поступью, едва ли сообразной его действительному весу, на солнечный свет. В его шагах и повсюду в воздухе звучала весна, но теперь это была другая весна — замаранная, как и улыбка Кэрью, бездушным злорадством.

Я прошел еще по тропинке и поднялся чуть выше по склону холма, увеличив расстояние, отделявшее нас от Кэрью… и сада трав. Теперь он был осквернен, и я не желал больше возвращаться туда.