Костя Косолапов. Начало

На зарядку телефон запросился часа за два до побудки. Сначала его курлыканье совпадало с аккордами воинского храпа и приступами сонных бабьих лепетаний, но скоро метрические сигналы стали попадать в мертвецкие паузы живой человеческой музыки, и Мозговой их услышал. Протянул руку, поднёс телефон к правому глазу и разглядел задачку по теме совершенно иррациональных чисел – 04:13. Сулфайет-твою-тамару! Вот же что он должен был сделать сразу, как вернулся вчера с маршрута. Да, и плюс отбриться – напомнила зазвеневшая под ногтями щетина. Теперь надо было тащить журавля на зарядку. «Хорошо ещё, что не пьём, подшитки», – сформулировал Мозговой, оглядев спящую подругу. Вразрез с жалкенькими постанываниями, лицо Веры Васильевны изображало обличительную непреклонность. Прореженные брови её сурово сходились к берегам довольно глубокой складки поперечной мысли на переносице. «Тебя не разжалуют, Мозговой, теперь тебя точно посадят», – раз десять повторила жена за один только вчерашний вечер, и это было далеко за пределами его понимания. Ну, если ты сама живёшь с маршрута, кормишь дочь, ботана-зятя и внука Стёпку, то почему ты не можешь хотя бы помолчать, если уж окончательно заблудились нужные слова в фиолетовых облаках твой химзавивки?

Мозговой пристроил телефон на зарядку и отправился будить унитаз. Потом у него защипали костяшки правого кулака под струёй холодной воды, и он наконец проснулся. Не вовремя, но окончательно. И пошёл курить на воздух.

Лоджия смотрела на запад и была ещё по-ночному темна. Когда-то ему нравилось, покуривая тут, как бы грустить о родном далёком приволжском крае, потом – посылать сигналы таким же одиноким курильщикам из противоположного дома, таким же кускам, ожидающим, может быть, последнего в своей жизни приказа, а сейчас чем прикажешь украсить момент?

Но того папарацу он разукрасил, конечно, от души. Мозговой погладил саднящий кулак. Мог быть доволен – форму не растерял, но беспокойство не отпускало. Неужто конец маршруту? Два года отрабатывали, и теперь сливаться из-за какого-то кретина-контрактника? Да и не кретины они вовсе. Нарушить приказ и договор, оставить пост, тайно подобраться на разгрузку контры и всё зафоткать – это или приуготовления к шантажу, или чей-то проплаченный заказ. Правильно он вчера сказал командиру: «Подумай, Альбертыч, кого мы обошли невзначай в порту».

На мосту, на своём участке, он мог бы вполне обойтись одним бойцом. Но этот один дембельнулся накануне открытия маршрута, и оставить его не было никакой возможности – кусков уже погнали из армии. На сержанта-контрактника Костик Косолапов никак не тянул, и пришлось его отпустить. От сердца оторвать. И передать привет родным – недосягаемым теперь – полям и взвесям.

Начав думать о спасительном в данном случае кретинизме выдающегося землячка, Мозговой душевно успокоился, вскоре телесно оживился, а загасив второй окурок, потянулся с ухмылкой и пошёл досыпать.

Планчик на день был готов. Первое, ни под каким видом не выяснять у контрактников, какая доля с маршрута уймёт их нездоровую любознательность, а второе – лично повзводно перешерстить срочный состав. Не может быть, чтобы у Костика совсем перевелись братья по разуму.

Улица Линейная

Проснулся он от того, что примерещилась вдруг неопрятная птица, и сделалось тесно – не тяжело – коротковато дышать: будто вся она – слезящиеся мутные глазки, грязное покоцанное перо, засранное засохшее подхвостье – упала ему на грудь и принялась деловито огребаться. «Кыш!» – выдохнул Костя и широко открыл глаза.

С груди его тут же спрыгнул иссиня-серый кот (или кошка – наверняка он так и не узнал, а расу эту недолюбливал одинаково с голубиной) и исчез в правом тёмном углу, брякнул чем-то уже за перегородкой.

Одевшись, Костя выглянул во дворик и слегка успокоился: всё говорило за то, что утро ещё не разгулялось. Смахнув остаток ночной закуски, он натянул подарочные штаны, ботинки и шляпенцию, надел свою клетчатую рубаху навыпуск, потом заглянул в укромное заведение в саду-огороде и прямо от него начал прополку. Не пощадил и едва распустившиеся мальвы, видя, что не по месту и не по чину выструнились они в огороде хозяев, а возраставшие снопы сорняка решил таскать за ворота: приметил он там и короба мусорные, и плетистый огородный хлам в общей куче.

Он уже в третий раз возвращался с мусорки, когда на высоком крыльце появилась тётка Анна Петровна.

– Драсти, – сказал Костя, остановившись перед её тапками.

– Здравствуй, сынок. Эт тебе сам, что ли, приказал огород выполоть?

– Ну, – сказал он на всякий случай.

– Там чаёк ещё горячий, попей, – сказала тётка, и тапки повернулись в обратную сторону. – Делай, что хошь, а я приляжу пойду.

Костя постоял минуту и пошёл зачищать огород. На двух грядках росли неизвестные ему бледно-зелёные лопушки, их он пропалывал особенно долго, вытаскивая просянку и ширицу. И повсюду хозяйничала берёзка. Подобравшись к корням, Костя снимал плети, как рыбак сеть, и сматывал их в комок.